Лежачий полицейский - Страница 1

Что тут еще скажешь? Меня убили в этот вторник. Рано утром. Скинули с убогой облезлой двенадцатиэтажки, украшенной язвами лоджий, красующихся ненужным хламом в лице прошлогодних елок и спрессованных прадедушкиных пальто.

Лететь долго. Почти скучно. В еще не поврежденную голову лезут формулы из школьной программы про таинственные девять целых восемь десятых, которые каким-то немыслимым образом связаны с ускорением моего свободного падения. Какое красивое название «свободное падение», хотя, спрашивается, чего тут красивого?

Нет, все-таки лететь слишком долго. Но, конечно, значительно быстрее, чем с рядового небоскреба. Там, пока падаешь, такого навспоминаешься, насмотришься. Очуметь. Впрочем, что я привередничаю, небоскребов на моей ненаглядной родине покуда возмутительный недород. Что меня лично радует. Нечего им тут расти, без них проблем с избытком.

Короче, если оставить архитектурную лирику, пришили меня, укокошили. Судьба, знать, такая. Лежать кровавой кучей перед остолбеневшей дворничихой. Та даже орать не могла. Ей, бедняжке, мучительно хотелось оказаться хоть на полметра подальше, только ноги подвели. Отказали, предали. А такие с виду крепкие, выносливые, хоть и чуток подпорченные варикозом конечности. Зачехленные в самовязаные гольфы, смастыренные из обрывков разноцветных шерстяных ниток.

Поскольку мое приземление для окружающей среды оказалось полной неожиданностью, прилежная труженица метлы на миг заподозрила, что целили в нее, да промахнулись. А когда в полном объеме осознала, чем именно одарила ее горькая судьба поутру, то исказилась лицом, позеленела до лопухового цвета. Вот и стоит она, в теплых обмотках, глядючи на мои бренные останки. Ноги не ходют, взирать – сил больше нет. Тогда она проявила завидное мужество – глаза закрыла. Умная баба.

Каждому из нас хоть раз в жизни становится ясно, что он когда-то умрет. От такой мысли даже мозги потеют, хотя слово «когда-то» – определяющее. Такова наша природа. Если не сейчас, то какого лешего задумываться о неприятном?

От моего при жизни симпатичного лица осталось невразумительное фаршеобразное месиво. Наверное, косметики переложила, иначе мордой об асфальт нипочем не шваркнуться.

Мне кажется, я ожидала чего-то иного. Более красивого, зрелищного. В кино опавшие покойники как-то более эстетично летают и иначе валяются. Впрочем, это все мелочи. Я – не самоубийца какая-нибудь. Требую уважения! Меня, как ни крути, все-таки убили.

Для успокоения особо слабонервных уточняю – было не больно. Гадко было. Тошно. Но не больно ни капельки.

Теперь можно будет изредка навещать собственную могилку. Цветочков принести да полюбоваться на свою самую удачную прижизненную фотографию. У меня на ней прическа красивая, и свет хорошо лег. Почти фотомодель.

Бредятина. Никуда не пойду. Потому как нельзя. Уговор дороже денег.

Раз жизнь закончилась, остается только вспоминать, с чего все началось. Хотя история моя мутная, как и все истории про глупых дурочек, которым кажется, что они-то точно знают, где собака зарыта. И отрывают ее, не спрашивая разрешения.

– Дорогая, а ты знаешь, почему бабам доверяют самую тупую работу?

На лбу вопрошающего медленно возносятся недоуменные брови. Обозначая предельную, искреннюю озабоченность вопросом. Потом лицо разглаживается, словно он испытывает неподдельное облегчение от разрешения сложнейшей мировой задачи.

– Потому что бабы, ах, простите – женщины, по своей природе на большее не способны. Следи за достижениями науки, тогда будешь в курсе: по сравнению с мужским, бабский габарит мозгов, как фундук по сравнению с арбузом. Прикинь – у вас вот такой, – пальцами он показывает размер комариного уха, – а у меня – вот какой.

Холеные, не знакомые с физическим трудом руки размахивают в воздухе. Фиксируя офигенную кучу бесполезных извилин. Которая вполне сгодилась бы в качестве начинки черепа матерого слона. Включаю воображение. Итак, что имеем в итоге? Туловище прежнее, на нем крепится пресловутая слоновья емкость ума. Которая, как ни крути, не гармонирует с неспортивной папиной фигурой. Сплошной диссонанс в стиле лягушачьего головастика.

– Батяня, да ты полный урод! – хихикаю я, предусмотрительно отодвигаясь на безопасное расстояние.

Мама неодобрительно косит в мою сторону, предоставляя отцу возможность высказаться до дна его переполненной кое-чем души.

– Вот, погляди! Твое воспитание! Никакого уважения к родителям. Ржет. Чего ржет, спрашивается? А потому ржет, что некоторые варили суп, когда другие вдалбливали детям элементарные правила поведения в обществе. Вот у нас на фирме много молодежи работает. – Папино сальное лицо не оставляет сомнений в том, что он спец по юным подчиненным. – Так представь себе, девушки даже не мыслят выказать неуважение к вышестоящим руководителям. А эта…

Мне скучно. Я слушаю подобные злопыхания как минимум раз в неделю, а то и чаще.

С помощью всяких словесных глупостей мой сусальный пращур систематически втолковывает маме, почему ее доля – мытье посуды и прочее бытовое безобразие. Ничего нового. Ничего умного. Зато много желания унизить и «поставить на место». Гнида он казематная. За мамин счет себе самооценку поднимает. За мой не получается. Я и ответить могу.

Мама вполне могла бы парировать, что она получила образование покрепче мужниного, что она занимала не последние должности в его фирме. Где, кстати говоря, папаша до сих пор трудится по ее настойчивой протекции.

Мое мнение – в конторе батяню терпят, памятуя о былых маминых заслугах. А она в это время тупо моет загаженную нами посуду. Почти с неприкрытой ненавистью. Ненавидит и моет. Жуткое зрелище. Удивляюсь, как тарелки в ее руках не рассыпаются в труху. Эх, а если бы действительно разлетались! Можно было бы такой эстрадный номер забабахать, закачаешься. Каждый день полный аншлаг, денег – лопатой греби. В общем, я немного размечталась. Я вообще часто мечтаю. Про кучу денег чаще всего.

– Ты посмотри, в кого ты превратилась! Разве ты так выглядела, когда мы только познакомились? Инфузория.

Почему инфузория? Мама на инфузорию не похожа ничуточки. Я перевела взгляд на отца. Который своим поведением и цветовой гаммой смахивал на сперматозоид. Такой же бесцветный и углубленный в поиск наилучшего применения.

Мама тихонько чихнула, прикрыв влажной ладошкой лицо.

– Хоть бы по воскресеньям клюв красила… – «Клювом» папа именует рот у неприятных для него женщин.

Отвернувшись, мама чихнула во второй раз. Может, у нее аллергия на папино словоблудие?

В папином арсенале обзывательств есть еще один вариант – «свисток». Слова «пасть, губешки, пищалка, хавальник, хлеборезка, корыто» он тоже употребляет, но не в отношении мамы.

– Будь здорова, – запоздало среагировала я.

– Спасибо, – ответил папа, привычно воспринимавший любую позитивную информацию на свой счет.

Мамин профиль слегка сморщился от сдерживаемого смешка.

Тем временем сытого главу семейства потянуло на плинтусную философию.

– Есть в жизни каждого человека дела, за которые он вправе ожидать уважения. Чтоб им гордились. И чтоб он сам собой мог гордиться. Ты согласна со мной? А за что уважать индивидуума, который с утра до ночи драит квартиру, готовит, стирает, ежедневно бродит по магазинам в поисках свежих продуктов подешевле? Не за что его уважать. Делай все качественно, тогда не надо будет горбатиться. Каждый день одно и то же. Где результат, я спрашиваю? Пшик. Ты – пшик, соображаешь? Ты появилась на свет ради пшика.

Тут я не выдержала. Захотела заорать: не срал бы по углам, было бы чище. Даже чашку в раковину не поставит! Но кидать обвинения, пусть и справедливые, сейчас не время. Он только еще больше разговняется. Кроме того, чего греха таить – я тоже не эталон чистоплотности.