Летящие сквозь мгновение - Страница 7

— Видите ли, коллега, для людей на «Лютеции» этот Сверток практически не имеет размеров. А мы видим его размазанным чуть ли не до самой Венеры… Парадокс Гейзенберга в чистом виде… А корабль как бы скользит по внутренней поверхности Свертка, с ускорением два «g». Чтобы судить о вкусе пудинга, надо его съесть. Чтобы узнать свойства иного пространства, надо войти в него. «Лютеция» вошла в свернутое пространство, стала его частью и мчится внутри него, продолжая свой путь к Венере, и в то же время не трогаясь с места, вернее, обращаясь вокруг одной точки, как спутник несуществующей звезды. Лопаются кровеносные сосуды, скачут стрелки приборов, но радиоволны, несущие истину того пространства, входя в наше пространство, оборачиваются его истиной, и пульс сто пятьдесят пересчитывается как пульс семьдесят, а иконоскопы, вбирая лиловую пустоту, передают на Землю нормальную звездную картину…

— Вот, — закончил Йен. — Двенадцать полюсов вращения, двенадцать ярких точек. Он сказал: около десяти? Их двенадцать. Надо включить двигатели «Лютеции», коллега. Ничтожный импульс — и они оттуда выскочат. Ноль одна в течение десятка секунд — этого хватит. Включить надо с Земли. Я знаю, что сами они не решатся пустить ускорители…

Но что-то еще не давало ему покоя.

Профессор Карне уже выводил машину из гаража, а Йен Абрахамс просчитывал энергию, излученную Свертком, когда корабль вошел в него со стороны Земли.

Вот оно что! Вот что случилось в двадцать два ноль пять Гринвича, именно тогда, когда Йен Абрахамс и остальные увидели в первый раз. Вспышка. Незримая стая корпускул ринулась к Земле, когда она была обращена к Свертку…

Незачем было листать справочник. Трое суток назад в двадцать два часа Земля была обращена к черному пятну своим черным пятном — Южной Африкой.

Йен возвращался в гостиницу поздно вечером. Было по-прежнему холодно и сыро, но дождь перестал, поэтому Йен не спустился в метро у станции Клюни, а пошел по бульвару Сент-Мишель к набережной Сен-Огюстен, по Новому мосту перешел на тот берег и зашагал мимо Лувра и Тюильрийского сада к площади Согласия. Просто необходимо было подышать свежим воздухом после всего этого.

«Лютеция» вырвалась в нормальное пространство, все вздыхают с облегчением, свалив непереносимую тяжесть; профессор Карне собирается глотнуть хорошую дозу снотворного, чтобы отоспаться и утром на свежую голову заново поговорить с Йеном Абрахамсом обо всем. И о том, кстати, что же делать самому-то Йену и его друзьям.

Йен невесело усмехался и покачивал головой в такт своим мыслям. Конечно, профессор изо всех сил постарается удержать коллегу Абрахамса тут, в Париже, то ли при Космическом Центре, то ли в системе Академии естественных наук, в какой-либо лаборатории. Он и сейчас-то боялся его отпускать в гостиницу — как бы не случилось чего по дороге либо в этой дыре… «Но, дорогой коллега, там невозможно жить, там ничто не изменилось с тридцатых годов, помните, в романах Ремарка, ну, вот видите, даже улица Понселе, она там упоминается». Н-да, дорогой профессор, кто же спорит, это самый естественный для меня путь и самый привлекательный, вы это понимаете. А не понимаете вы другое — то, что и я, пожалуй, еще не вполне усвоил, уж очень не хочется мне это усваивать, жутко мне делается, как об этом подумаешь. Никогда мне уж не вернуться, вот это надо понять. Не в Преторию, черт бы с ней, с Преторией, — тут работа несравнимо интересней, — а вообще в прежнюю жизнь, в нормальную человеческую жизнь. Эта штука в два счета будет вышибать меня с любой намеченной орбиты, вот в чем все дело. Слишком сильное возмущающее влияние…

Йен вдруг остановился — так ему стало тоскливо и жутко. Вереницы фонарей сияли на площади Согласия, и ночное небо казалось непроницаемо черным и замкнутым, будто плотный купол, прикрывший Землю. Но ни черта оно не прикрывало: пробился же сюда, на дно голубого воздушного океана, проклятый поток корпускул из иного пространства! Для них не было никаких преград, они незримо пронизали плотную земную атмосферу, крыши и перекрытия зданий, глубины океана, неощутимо прошли сквозь планету. Но на пути некоторых из них оказались люди — и частицы пронизали их черепные коробки так же легко и бесцельно, как пронизывали камень и металл, атмосферу и воду. Ты оказался на их траектории, ты и другие, только и всего. Можно оказаться на траектории шальной пули и получить ее в голову, так и не успев понять, что с тобой случилось. Это зависит от везенья. Кому повезет, тот и… Постой, а чего ты, собственно, расхныкался? Хлюпик ты, Йен, вот что, не ожидал я от тебя. Ученый ты или нет? Почему бы тебе, например, не подумать как следует, что же произошло с твоим мозгом во время краткого визита гостей из Свертка? А в самом деле — что? Например, мгновенная мобилизация резервов? Неизвестно ведь, зачем существуют эти гигантские резервы в нашем мозгу. И неизвестен их пусковой механизм. А частицы из Свертка попутно, случайно нажали на какую-то неизвестную кнопку — и вот вам, пожалуйста. Появились на Земле пророки. Как в библейские времена. Правда, библейские пророки никаких открытий вроде не совершали, но что с них возьмешь, с этих бородачей, уровень был не тот, если они что и видели, так ни понять, ни людям растолковать не могли. А что, неплохая теория… Вот возьму да завещаю свой мозг нейрофизиологам и кибернетикам, пускай выяснят, что да как, пускай люди научатся пользоваться этой своей запечатанной сокровищницей… Похоже на истину… Нет, хватит, тут уж я совсем плохо разбираюсь и нечего мне над этим голову ломать, отключусь-ка я, в подражание библейским пророкам, если они и вправду… Ну, словом, хватит. И вообще — холод, туман какой-то проклятый надвинулся, фонари еле светят, а в гостинице меня ждет немыслимо пушистый свитер, ух, до чего теплый, наверное!..

— Эй, такси! Мне на улицу Понселе. Поскорее, приятель, меня друзья ждут.

Питер Брейген обладал достаточно здравым смыслом, чтобы не осложнять своего положения. Но пока он «делал деньги», положение осложнилось само собой. Акции «Африкандер Миннерс», упавшие после статьи Ричарда Мэллори, продолжали падать. Зоркое око биржи отметило важный факт: Брейген продал все свои акции в момент наивысшего подъема, не ошибившись ни на один пункт. Следовательно, он заранее знал о статье Мэллори. «Брейген красный!» — завопили некоторые. Другие пока что молчали. Но всем казалось, что Мэллори и Брейген — звенья одной цепи…

Фактически так оно и было. Дар предвиденья осенил их обоих. Но Питеру была ужасна даже мысль о таком сопоставлении. Вместо богатства ему грозила деловая смерть — самое страшное для биржевика, Питер не думал, что с ним расправятся физически, теперь у всех руки коротки, но биржа, биржа!

Он яростно работал до полуночи, отыскивая выход. В двенадцать понял, что его мозг уже выжат, и принял две таблетки снотворного — вИдение было отчаянно утомительной работой.

Утром, за три часа до встречи Мэллори и Абрахамса, он забежал в кафе и позвонил своему старому знакомому, Вильбэнку.

Отставной полковник Вильбэнк в молодости сам себя называл «колониальным разбойником», и эта кличка сохранилась за ним до сих пор. Он имел обыкновение неожиданно появляться там, где его меньше всего ждали, а после исчезать на неделю-другую «на охоту», хотя в его охотничий азарт никто не верил.

— Вильбэнк, я надеюсь, вы не собираетесь стрелять львов в ближайшие сутки?

— А, Питер! Я ждал, что вы допрыгаетесь. Что это за история с «Миннерс», в которую вы влипли?

— В эту историю трудно было не влипнуть. Впрочем, об этом потом. Я хотел бы с вами выпить рюмку-другую…

Они встретились в кафетерии аэровокзала. Здесь можно было поговорить наедине, не будучи потревоженным ни назойливыми официантами, ни бродягами, выпрашивающими подаяние, ни чистильщиками ботинок.