Letters of Note (ЛП) - Страница 6

— Что же я буду делать? — пробормотала она.

Вопрос не был адресован Генри.

— Мам, — повторил он, протягивая руку, чтобы схватить её за рукав, — смотри, она не знает, что это был я. Она может подумать, что это была шутка или что-то подобное.

Он знал без тени сомнения, что это не так: даже он мог слышать голос своей матери в каждой странице писем. Но разбитое выражение на лице Реджины всё ещё пугало его, и он отчаянно хотел, чтобы оно ушло.

— Она может чувствовать то же самое, — прошептал он, когда Реджина не ответила, при этом она смотрела на него сверху вниз, а её глаза были наполнены жалостью.

— Генри, — тихо сказала она, наклоняясь вниз снова, — это никогда не произойдёт.

— Ты не знаешь этого, — сказал он отчаянно, — я видел её на днях: она выглядела в точности, как выглядишь ты в данный момент.

— Генри…

— Она спрашивала о тебе. Она заботится. Письма заставили её задуматься, и если бы ты просто сказала ей, возможно…

— Генри, — сказала вдруг Реджина, становясь перед ним на колени, обеими руками плотно сжимая его руки, — прекрати это, ты понятия не имеешь, о чём думает Эмма прямо сейчас… и я тоже не знаю. И я очень сомневаюсь, что она думает об этом. Эти письма были… личными. Они были наиболее личной вещью, которую я когда-либо писала, и теперь они у неё, и она собирается прочесть последнее письмо и… о боже. Генри. Зачем? Зачем же ты сделал это?

Он мог только покачать головой, потому что не знал ответа.

— Мне жаль, мам. Мне очень жаль.

Реджина проглотила желчь, что поднималась по горлу. Он сожалел, и она знала это: на его маленьком покрасневшем лице отражалось беспокойство, и она знала, что он ненавидел себя за то, что совершил, не подумав.

Это не заставило её чувствовать себя лучше. Но это помогло ей немного замедлить дыхание.

— Ты должен пойти в школу, Генри.

— Что? — забормотал он. — Нет! Я должен помочь тебе исправить это! Слушай, я пойду наверх и верну письмо обратно, прежде чем она прочтёт, а потом мы…

— Нет, — перебила Реджина, сжимая его руки в своих, — ты не будешь делать ничего подобного. Ты пойдёшь в школу. Ты всё ещё успеешь на автобус, если поторопишься.

— Мама…

— Иди, Генри, — голос Реджины был плоским, даже если она изо всех сил пыталась улыбнуться ему, — иди в класс, постарайся не волноваться, я позабочусь о письме.

— Как?

— Я не знаю, — ответила она. В её голове не существовало никаких сомнений, что Эмма читает письмо в эту самую минуту, пока она говорила, и не было никакой возможности вернуть его, — но тебе всё равно придется пойти в школу. Прямо сейчас.

— Я не хочу идти.

— К счастью, у тебя нет выбора, — сказала Реджина и наклонилась вперёд, целуя его в макушку, а затем развернула его, пока он не стоял лицом к улице, которая вела к автобусной остановке. — Иди. Увидимся позже.

Он сделал один шаг, прежде чем повернуться, чтобы посмотреть на неё, и сказал:

— Мам, мне очень жаль.

— Я знаю.

— Я не думал, что…

— Я знаю, Генри, всё нормально, иди в школу.

Он кивнул, затем поднял рюкзак повыше на плечи. Реджина смотрела на маленькое любимое тельце, отступающее в следующую минуту, дождалась, пока оно не скрылось за поворотом на главную улицу, прежде чем повернулась обратно к дому, что ожидал её.

Дверь на лестничный пролёт была тяжелее, чем она помнила, когда она толкнула её, чтобы открыть.

***

Как только Мэри Маргарет покинула квартиру, Эмма уселась за кухонным столом с письмом, положенным перед ней.

Это последнее.

Тот факт, что слова были напечатаны, означало, что тот, кто отправлял ей эти письма, не хотел, чтобы она знала, кто он. Факт, который означал, что это определенно была не Реджина, что после всего этого странно разочаровало её.

Но тот факт, что она больше не будет получать письма, разочаровал её не меньше. Она вдохнула воздух сквозь зубы. По какой-то причине… она не хотела, чтобы это закончилось. Как бы они не смущали её и ужасали, она жила для этого. И это письмо означало завершение всего.

Она не была уверена, что на самом деле хотела знать, что было сказано внутри.

И, тем не менее, она обнаружила, что вскрывает его, увидев тот же совершенный, каллиграфический почерк.

Эмма закрыла глаза в последний момент. Один последний момент незнания.

Мисс Свон,

Это становится невыносимым. Эти письма не помогли мне вообще, и я не могу продолжать писать их. Я не могу больше. Они лежат в моем столе, потому что я не могу выкинуть их, и я ощущаю их всякий раз, когда захожу в комнату. Сердце, закрытое в ящике. Мне нужно избавиться от них. Мне нужно перестать писать вам и нужно перестать думать о вас.

Поскольку это будет последнее из этих писем, я думаю, что наконец настало время, чтобы быть честной. По-настоящему честной с вами и с самой собой, потому что я знаю, что собираюсь сказать уже в течение некоторого времени, но ещё ни разу не признавала это вслух. Просто мысль об этом вызывает кислый привкус во рту, и я не могу быть уверенной, что всё же напишу это. Но я должна попытаться.

Я говорила так много раз, что желаю ненавидеть вас, и я имела это ввиду. Я на самом деле желаю этого. Желаю, потому что так было бы намного проще чем то, что я на самом деле чувствую. Было бы намного легче желать вам смерти, чем желать, чтобы вы никогда не родились.

Я так хочу ненавидеть вас. Больше всего на свете я хочу ненавидеть вас, и тот факт, что я не могу сделать это, приводит меня в абсолютное бешенство.

Потому что, по правде говоря… я думаю, что влюблена в вас, Эмма. Я влюблена в человека, которого должна ненавидеть, и сам этот факт заставляет меня хотеть ненавидеть вас ещё больше. Это так типично для вас, во всей вашей назойливости и наглости, заставить меня полюбить вас, и я презираю вас за это, но не ненавижу и никогда не ненавидела. Я не могу заставить себя сделать это.

Хотите ли вы знать, что делает это всё ещё хуже? Что ещё более невыносимо, чем любить вас? Это желание, чтобы вы тоже любили меня. Это знание, что я могу лишь желать этого, потому что я также знаю, что этого никогда не будет.

Это сидеть в темноте и писать письма к вам, что вы никогда не прочтёте.

Я была одинока в течение долгого времени. Даже с Генри — я одна, потому что недостойна любви: мой собственный сын не может любить меня, моя родная мать не любила меня, и теперь я нашла кого-то, кого полюбила, но кто никогда не полюбит меня в ответ. Я убедила в этом себя, а затем разозлилась, когда неизбежно была отвергнута. Что и должно было произойти, потому что я думала, что ненавижу вас и вероятно на самом деле ненавидела немного. Я ненавидела вас за вашу неспособность любить меня. За то, что вы такая привлекательная и тем не менее такая упрямая. Вы заставили меня чувствовать, и то, что вы заставили меня почувствовать, причинило мне боль. И я сказала себе, что ненавижу вас за это, но никогда не ненавидела.

Я не могу вас ненавидеть, и ненавижу исключительно себя за это.

Это мое последнее письмо, потому что если мне придется писать всё это снова, то я не уверена, что переживу это. Я чувствовала уже достаточно боли. Если никто больше не полюбит меня, то я должна, по крайней мере, дать себе шанс исцелиться, прежде чем старые раны откроются снова.

Я ненавижу то, что не ненавижу вас.

Так или иначе, ваша Реджина.

Каждое слово падало, словно камень, в пустой кухне.

Как только Эмма закончила читать, раздался стук в дверь.

***

По бледному лицу Эммы Реджина поняла, что та прочитала письмо. Она выглядела слишком испуганной, чтобы можно было предположить обратное.

— Реджина, — она сдавлено выдавила слово, словно то было сделано из лезвий.

Реджина проглотила комочек в горле.

— Мисс Свон, — её взгляд упал на открытое письмо, что лежало на столе позади той, и всё рухнуло, — итак, похоже я слишком поздно.

— Хм, — пробормотала Эмма, глядя вниз на пол между ними, — я… я так полагаю.