Летописцы летающей братвы. Книга третья - Страница 8

Я давно уяснил, что нельзя злоупотреблять вопросами, если находишься в окружении сослуживцев. Среди них обязательно найдётся умник, для которого ответ на них очевиден. Ответ, возможно, ты и получишь, но у остальных, так уж мы созданы, в подкорке невольно отложится информация о твоей беспомощности. Мелочь, конечно, но из таких мелочей складывается мнение о человеке, создаётся твой интеллектуальный портрет и соответствующий рейтинг. Вот почему на интересующие меня темы я старался вести разговоры, как говорят поляки, в «чтыре очи».

Если в среде офицерского состава я нашёл советника и мецената в лице полковника Обухова, то у вольнонаёмных сотрудников редакции – Любовь Степановну Виноградову, возглавляющую литературный отдел. Миловидная шатенка с карими колючими глазами бальзаковского возраста, она выглядела лет на десять моложе и обращала на себя внимание не только модной одеждой и стильной причёской, но и манерой говорить: чётко, коротко и ясно – с авторами статей и корреспонденций, и многословно, дружелюбно и притягательно – со своими товарками. Этому оптимально выбранному и отточенному в гарнизонных жизнях стилю своих взаимоотношений с окружающими она никогда не изменяла и слыла женщиной любезной, но принципиальной. Получившая высшее гуманитарное образование, она, в вычитываемых ею материалах, терпеть не могла словоблудия и фривольностей в русском языке. Нельзя сказать, чтобы её боялись, но старались не попадаться на кончик острого, как бритва, язычка. И молча сносили беспощадное вымарывание в своих рукописях неточных выражений и двусмысленностей. С ней поначалу пытались спорить, но оппоненты, сражённые вескими аргументами и фактами, терпели фиаско и, пристыженные в безграмотности, ретировались от греха подальше.

Муж Любови, кадровый военный, немало помыкался по свету, пока не осел в Москве на должности преподавателя академии. И жена, следуя за ним, как нитка за иголкой, вобрала в себя все особенности армейской периферийной жизни вплоть до жаргона и способность быстро адаптироваться в новых условиях. Не мудрено, что и в новом коллективе она, как говорят, пришлась ко двору.

Сколь себя помню, а, может, мне только казалось, но литературовед никогда не расставалась с сигаретой и всегда и везде, если не разговаривала, читала оригиналы рукописей, а то и гранки. Даже сидя в курилке, она, закинув ногу за ногу и изящно откинув в сторону длинную папиросу между затяжками, пожирала листы с текстом своими зоркими и острыми, как буравчики, глазами. Там мы и сошлись характерами, нещадно смоля и жарко обсуждая пагубность в пристрастии к табаку.

С мнением Любы считались. Не знаю, что она наговорила на мой счёт, но все редакционные девчонки, поначалу встречающие меня настороженно, вскоре оттаяли, должностная вежливость с их лиц улетучилась, мы подружились и даже вместе гоняли чаи, сплетничая на избранную тему. Доверительность между людьми – мощное средство, поддерживающее здоровую жизнь любого коллектива.

Женщины были разными. И по возрасту, и по образованию, и по социальному положению и по интеллекту. Но что их, безусловно, объединяло, так это стремление быть привлекательными. Врождённый инстинкт к размножению заставлял каждую из них одеваться по моде, следить за макияжем и укладкой волос, пользоваться одуряющими духами и смелой палитрой губной помады. Наташа Чулкова, работающая в связке с Виноградовой, всегда ходила с длинными распущенными прядями, вытравленными перекисью водорода, белыми, как новогодний снег. Машинистка Татьяна Николаевна Цветкова почти каждый день меняла платья, и я всё удивлялся, как это ей удаётся при её более чем скромной зарплате покупать себе дорогие вещи. Технический редактор Нина Николаевна Никольская – Н в кубе – источала тонкий аромат французских духов. Они, как цветы, привлекали мужское внимание яркой раскраской и благовониями.

Я как – то имел неосторожность спросить Наталью, типично русскую красавицу с округлым подбородком, голубым загадочным взглядом и ямочками на ядрёных щёчках:

– Чулкова, вы неотразимы! И для кого предназначены ваши усилия?

Она пожала плечами, взметнула в удивлении лебединые брови и чистосердечно призналась, что для себя.

– Смешные вы, мужики. Думаете, если женщина за собой следит, то обязательно хочет кому – то понравиться. Я, между прочим, замужем, – заметила она и закончила со значением: – Для себя стараюсь, для себя.

«А ведь ты не лукавишь, девочка. Врождённый инстинкт к размножению нейтрализует попытки твоего разума скоординировать функции достаточной необходимости. Какой бы статус у тебя не был, ты подсознательно стремишься выглядеть привлекательной, – подумалось мне, – даже на смертном одре».

Естественно, ничего подобного вслух я не произнёс, но поощрительно улыбнулся.

Между тем, жизнь продолжалась. Каждую субботу я названивал в Читу, сообщал Ладе о своих делах и о действиях, предпринятых для получения жилья, получал ответную информацию и отправлялся к Константину, чтобы снять накопленный за неделю стресс. Иногда получал письма из далёкой Чукотки от младшего брата, полные оптимизма и веры в светлое будущее. На мои настойчивые советы бросить дыру и перебраться в Волгоград он реагировал живо, но его жена, словно приклеенная неведомой силой к Северу, категорически была против. Ни треклятые морозы, ни всепроникающий гнус, поедом пожиравший всё живое, несмотря на тщательную защиту, ни отсутствие элементарных удобств её не страшили. За четверть века, прожитых в условиях крайнего экстрима, Галина научилась виртуозно ловить рыбу, скрадывать зверя, заготавливать продукты впрок, ничем не уступая мужу, переняла обычаи аборигенов и никогда не жаловалась, что живёт в какой – то столетней давности халупе без воды, без туалета и с печным отоплением. Я долго размышлял о её настойчивом нежелании вернуться к цивилизованной жизни и пришёл к выводу, что всё дело в её независимом характере. Возврат на Волгу, в квартиру, где доживали свой век мои престарелые родители, означал для гордой и самолюбивой снохи занять в доме второстепенную роль и танцевать под дудку властной и нелюбимой свекрухи.

Первая Юркина любовь, вспыхнувшая в музыкальной школе к пианистке – однокашнице, складывалась мучительно долго. Но в училище приобрела зримые очертания. И всё бы было хорошо. И мать наша Анастасия Никаноровна одобрила вкус последыша, и уже стали поговаривать о свадьбе, но вмешались потусторонние силы в лице музыканта – преподавателя, и разгоревшиеся чувства стали угасать, так и не доведённые до логического экстаза. Что тут поделаешь? Насильно мил не будешь.

Юрка долго болел, но был молод, и кровь в парнишке ходила ходуном. Да и время – хороший лекарь. И когда на горизонте появилась красивая и смелая Галочка, тайно влюблённая в него с пятого класса, брат не устоял. И привёл в дом на смотрины будущую невестку. Но матери она не понравилась. Чувственная по натуре девочка мгновенно сориентировалась, откуда ждать неприятностей, в гости ходить перестала, но цели своей добилась: молодые поженились. За три долгих года, пока Юрка заканчивал консерваторию, женщины так и не нашли общего языка. Мать постоянно ревновала сына к снохе. И когда подвернулась возможность завербоваться на Север, молодые приняли её, как избавление от непосильной ноши.

Сын Сергей заканчивал военно-техническое училище, летом должен был стать офицером, но куда попадёт по распределению, не знал. Хотелось бы, конечно, поближе к тебе, намекал он при разговорах по телефону, но желания не всегда совпадают с нашими возможностями. Естественно, мне бы тоже этого хотелось, однако вмешиваться в его судьбу было рановато: на новом месте я чувствовал себя на птичьих правах.

Полнее всего складывались отношения с родителями. Отец никак не был расположен к письмам и за годы разлуки не прислал ни одной весточки. Возможно потому, что закончил два класса церковно-приходской школы, стыдился писать, считая себя безграмотным. Зато от матери я получал увесистые конверты с подробным описанием их пенсионной жизни, с яркими изложениями о родственниках, друзьях и знакомых. Иногда вместо писем приходили бандероли с семечками, вяленой воблой и леденцами, с надеждой и пожеланиями бросить курить. Мои настоятельные просьбы перестать отрывать пенсионные крохи для великовозрастного сына успеха не имели. Сколько бы лет ни прошло, для родителей мы всегда остаёмся малыми детками.