Летняя история (СИ) - Страница 15

— Виноват, когда он про фотографии в интернете сказал, я не поверил, эта девочка с ангельской внешностью и какой-то эксгибиционизм глупый, никчёмный, пошловатый даже. Какое-то болезненное проявление не менее болезненных наклонностей. Но он мне показал фото, и ещё кой-кому.

Ложкина ахнула, вспыхнула, стиснула зубы и решила дослушать.

— В общем, когда я узнал, что он без твоего ведома так забавляется, да ещё и хвастает этим, пригрозил ему, что если он тебя не оставит — конец его карьере, фельдшером в коровник не возьмут. Ты, может, помнишь, дядька у меня в высоких медицинских кругах тогда в Питере был, он меня потом в Москву и продвинул. Бросить я потребовал немедленно, ты не думай, он сопротивлялся, мы даже подрались в лучших традициях эпик-лав, как ты говоришь, но в итоге сдался. Один звонок на подстанцию решил всё… Я действительно думал, что спасаю тебя, сам себе таким благородным виделся, рыцарем без страха и упрёка. Даже думал, начну ухаживать за тобой, а потом увидел тебя, когда свадьба отменилась, сколько дней прошло? Один, два, ты на смену вышла? Танечка, такое лицо у тебя было… но, как ты держалась, какой собранной была, маленький ангел из стали или камня, ведь улыбаться заставила себя, других успокаивать… а потом ушла домой в шесть утра, в изморось. Я всё ждал, пройдёт у тебя, но не проходило, и я не выдержал, уехал, дядька хорошо помог, я шоколадно устроился, сама видела, сначала учёба, новая работа, сама знаешь, какой это мандраж. Потом стал приезжать изредка, сначала боялся тебя увидеть, стыдно было и перед собой, и перед тобой, а потом как-то забылось, как стёрлось из памяти. И я привык к тебе новой, забыв, что ты всё та же девочка, я забыл, что ты будешь лечить безродную собачку на свою маленькую зарплату, а сама на следующий месяц выкручиваться, как оплатить две квартплаты, в прошлом месяце не хватило. Забыл, что у тебя хватит и терпения, и такта для любого человека, если он нуждается в помощи. Забыл, что я люблю тебя…

— Теперь, выходит, вспомнил? — Татьяна недоверчиво посмотрела на Шувалова, ещё не зная, как ей реагировать на его откровения.

Злиться? Удивляться? Не верить?

— Вспомнил. Я люблю тебя, Татьяна.

— Прям Евгений Онегин.

— Надеюсь, я опоздал не настолько.

— Когда вспомнил-то?

— Не знаю, честно, не знаю. В машине, когда ты расплакалась из-за фотографий этих, наверное, или утром, когда ты расхаживала в том, что ты называешь пижамой, когда бежал за тобой, может, тогда… я не знаю, Таня, но прошлой ночью я любил тебя — это чистая правда.

— Как-то всё это… — Татьяна не находила слов.

Она оглянулась вокруг: многие свечи погасил ветер с моря, который становился прохладным. Свечи на столе от ветра разгорались только ярче, в их свечении бокалы переливались разными цветами, они освещали не только стол, но и немного пространства вокруг, делая пейзаж немного мистическим.

— Я не знаю, что сказать.

— Скажи, что прощаешь меня.

— За Илью? Конечно, прощаю… Ничего хорошего не получилось бы, да и пережила я это уже, просто мучил вопрос «почему», теперь знаю.

— Пока этого достаточно. Ну и жаркого поцелуя ещё.

И Ложкина не стала долго думать, а поцеловала Шувалова. Долго, глубоко, томно и страстно, понимая, когда отрывала губы, что это её целуют. Целуют, поднимают и относят в палатку, где уже был гостеприимно заправленный надувной матрас.

— Ты собираешься пренебречь всеми нормами санпина, — тихо засмеялась Татьяна.

— Обижаешь, — Шувалов открыл небольшую мужскую сумку через плечо, которая была с ним целый день, и куда в аптеке он положил презервативы. Он вытряхнул содержимое на простыню. — Я же не мог просить сына уложить мне такой джентльменский набор, я, естественно, не намерен скрывать наших отношений и моего отношения к тебе, но некоторые вещи предпочитаю оставить исключительно только между нами.

Татьяна посмотрела на «набор» и согласилась.

— Да уж, лучше оставить парня на стадии «трепет первых прикосновений».

— И это всё, кстати, — Лёня показал глазами на раскиданные предметы, — не исключает моего трепета в отношении тебя.

— Так были уже первые прикосновения, — Таня улыбнулась.

— Надеюсь, нас ждёт ещё очень много прикосновений, и разных, но это не значит, что моё сердце не будет трепетать, а душа петь при этом.

— Боже! Шувалов, меня стошнит, правда, убавь обороты, «сердце трепетать», где только нахватался всей этой бульварной пошлятины…

— Окей, Ложкина, сейчас я собираюсь отыметь тебя во всех возможных позициях и, в завершении, раскрутить на анальный секс, когда мы закончим с оралом, конечно.

— Анал?.. Здесь?

— Не прикидывайся дурочкой, Ложкина, для этого не нужна трёхведёрная клизма, ты знаешь это. И знаешь, меня чертовски заводит тот факт, что ты это знаешь.

— Тоже любитель болезненных проявлений? — поддела Ложкина.

— Да, но мы оставим это между нами двумя.

И они оставили, как и многое другое, что случилось, и о чём они говорили ночью, утром и целый день, который они провели только вдвоём, не опасаясь, что кто-то ворвётся в их импровизированные Сейшелы. Подход к пляжу был перекрыт ярко-жёлтыми лентами с предупреждением об обвале, и только один катер возил отдыхающих на этот пустынный пляж, но, по удивительному стечению обстоятельств, в эти сутки он в заданном направлении не работал.

Отпуск, каким бы длинным ни был, подошёл к концу как-то стремительно и слишком быстро.

Татьяна даже толком не успела привыкнуть к новому статуту «девушки Шувалова», как настал день отъезда, и Лёня укладывал сумки в багажник своего авто.

Анна-Эльза тепло простилась с Таней, украдкой вытирая слёзы и шепнув на ухо: «Я так рада, Танечка, так счастлива, пусть у вас всё будет хорошо». Аксольд был более сдержан в выражении эмоций, но одобрительное похлопывание по плечу сыну сказало о том, что он доволен выбором. Ян и Лиля тоже казались довольными. Поначалу Татьяна опасалась ревности со стороны Яна, но её не последовало, видимо, он воспринимал Леопольда скорей как старшего брата, нежели отца.

Накануне отъезда состоялся праздничный ужин, к приготовлению которого Татьяну, уже по традиции, не допустили, дав «отдохнуть последние часочки перед трудовым годом».

За ужином Леопольд взял слово и поблагодарил всех за гостеприимство, понимание и деликатность. Он пообещал маме чаще звонить, Анна-Эльза хоть и умела пользоваться интернетом, предпочитала старую добрую телефонную связь, и, по возможности, приезжать. И попросил «ещё немного внимания присутствующих».

— Дорогие мои, — начал официально Леопольд Шувалов, — мама, отец, Ян, Лилия, я хочу вам представить Татьяну, — он показал рукой в сторону округлившей глаза Ложкиной, — женщину, которую я люблю, и у которой собираюсь просить руки и сердца, даже заведомо зная, что она мне откажет. Сейчас откажет.

Ложкина молчала, но весь её вид говорил о том, что в состоянии трупа фон Хер Шувалову будет весьма затруднительно просить руки и сердца повторно.

— Я хочу сказать, что намерен добиться полной взаимности этой чудесной женщины и вступить с ней в законный брак, чего бы мне это ни стоило… Итак, Татьяна, ты согласна выйти за меня?

— Нет, — Ложкина была категорична. Она покосилась на Анну-Эльзу и решила сгладить отказ: — Не сейчас.

Одно дело — встречаться с Шуваловым, Ложкина даже допускала мысль съездить в Москву на Новый год, и сам Лёня приедет к ней пару раз, но замуж — нет. Это уже научно-популярная фантастика.

— Как я и говорил, — улыбнулся Лёня и, нагнувшись к губам Тани, легко провёл по ним своими, улыбаясь, даже не обижаясь.

Ложкину сморило, и в какой-то момент она просто выключилась под мерные звуки музыки, где-то сквозь сон она почувствовала, как опускается спинка сидения, и кто-то укрывает её большим махровым полотенцем, больше для ощущения уюта. Впрочем, никакого «кто-то». Это был Лёня, даже во сне Ложкина безошибочно могла это почувствовать, и не потому, что в машине больше не было никого, а потому что Лёня делал это каким-то своим, особенным способом, таким, что сразу становилось уютно.