Летающее счастье - Страница 17

Моим детям было тогда по пяти лет. Жили мы не сказать чтобы очень хорошо. Оба мы – и я и папа – тогда ещё учились, а потому у нас было мало денег и почти совсем не было времени, чтобы заниматься своими маленькими ребятами.

И вот однажды соседка наша Мария Петровна, женщина очень милая и добрая, принесла детям пирожки.

Вали не было дома, она гуляла. Павлик и вообще тогда не часто ел пирожки, а таких и сроду не видал. Потому что Мария Петровна была замечательная, искусная повариха.

Пирожки эти походили на коробочки с лакированной крышкой, но в то же время были мягкими, будто шёлковыми, и даже словно бы вздыхали – до того были сдобны. Их и есть-то было жалко.

Павлик долго играл своим пирожком, пока наконец решился его разломить.

А разломился пирожок как-то рвано и зубчато, вывалив чёрную грибную начинку.

Я не знаю, любите ли вы грибы, но Павлик их тогда ненавидел: незадолго перед этим он отравился грибами и с тех пор не только что есть их, но даже видеть не мог.

Он едва не заплакал от огорчения.

Увидев всё это, я сразу же подумала о том, что Мария Петровна, конечно, зайдёт к нам ещё раз, обязательно спросит Павлика, понравился ли ему пирожок, и будет очень огорчена, когда узнает, что не понравился.

– Знаешь что, – сказала я сыну не очень решительно, – не говори Марии Петровне, что пирожок тебе не понравился.

Сын удивлённо поднял на меня глаза:

– А что же мне ей сказать?

Я помолчала немножко:

– Скажи ей: «Спасибо, было очень вкусно».

– А-а-а-а! – злорадно закричал сын. – Врать не позволя-а-ешь, а теперь позволя-а-ешь! Мне так невкусно, что я плюнул!

Что мне было ему отвечать?

Врать, конечно, нельзя. Но и обижать добрую Марию Петровну, которая хотела порадовать мальчика, тоже, разумеется, не годится. Ведь она же не виновата, что кто-то отравился грибами. Она этого даже и знать не могла.

Кто из нас был прав?

Я думаю, что в нашем споре всё-таки права была я. Не такое уж великое дело пирожок, чтобы ради него огорчать хорошую женщину.

Вот эту самую историю и напомнил мне сын сейчас, когда мы сидели дома.

Но напомнил он её, конечно, не всерьёз. Теперь он был большой мальчик, одиннадцати лет. В таком возрасте люди уже понимают, что не всякую правду и не всегда нужно человеку говорить.

Есть правда, от которой людям становится неприятно на душе или даже больно, а пользы она не приносит никакой.

Однажды мои двойняшки прибежали ко мне такие возмущённые, что я думала, они у меня на глазах тут и взорвутся, по крайней мере дочь. Вот что, оказывается, произошло.

В их классе появился мальчик Костик, и был он на костылях. В том городе, где он раньше жил, он сломал себе ногу, и теперь она у него срасталась. Перелом оказался трудным, и было ещё неясно, правильно срастётся нога или нет.

Надо сказать, что Костик научился отлично ходить на костылях и даже почти бегать, ловко при этом подпрыгивая. Но жизнь его была нелегка.

– И вот нашёлся у нас в классе мерзавец… – рассказывали ребята.

– Дети, – остановила их бабушка, которая не любила, когда они прибегали к слишком сильным выражениям.

– Мерзавец, подлец! – тут же закричала дочь. – Жаба и гадюка!

Итак, вот что оказалось. Славка, сосед Павлика по парте, заспорил с Костиком о том, какая футбольная команда лучше – «Спартак» или «Динамо», и, узнав, что Костик болеет за «Спартак» (Славка был ярый «динамовец»), вдруг разозлился, покраснел и сказал:

«Что мне с колченогим-то разговаривать!»

И вот теперь он почти каждый день так или иначе говорит Костику, что тот хромой, – рассказывали мои дети.

Пока они обсуждали план кары, которая должна была вразумить Славку и возместить Костику его обиду, я решила не упустить случая и сделать полезный вывод. Да, Костик хромал, Славка говорил ему правду. Но каково было парню слушать эту правду?! И кто на свете, скажите мне, имел право говорить ему эту правду?! Как видно, есть на свете правда, которую и совсем говорить нельзя. Всегда нужно подумать, не обидит ли, не взволнует ли твоя правда человека.

Дети это очень хорошо поняли.

Можно даже сказать, что они поняли это слишком уж хорошо. Вот как мы об этом узнали.

Однажды Павлик получил двойку и ничего нам не сказал. Но ведь, как всем известно, родители подписывают дневник. А Павлику не хотелось показывать такую неприятную вещь, как двойка.

– Знаешь, – сказал он сестре, – наши родители будут очень волноваться, да и у бабушки неважное сердце, – им никак нельзя показывать дневник.

Они посоветовались друг с другом и решили, что дневник подпишут сами.

Так и было сделано. Никто не заметил подделки, и всё обошлось.

Но через неделю последовала новая двойка.

И опять наши дети решили нас не волновать, и опять вспомнили про бабушкино неважное сердце. И опять сами подписали дневник.

Кончилась эта история довольно печально. Я встретила на улице Зинаиду Павловну, учительницу, и она спросила, не тревожат ли меня Павликовы двойки. Представьте, каково было мне это услышать!

Я совсем не так уж боюсь двоек – двойку можно исправить. Вот когда мне врут – этого я боюсь как огня.

А мои дети смотрели на меня невинными глазами и говорили:

– Мы не хотели вас волновать, тем более что у бабушки неважное сердце.

– Негодяи! – кричала я им. – Это не меня боялись вы взволновать, это вы себя боялись взволновать!

– Не кричи так страшно на детей, – говорила бабушка, у которой теперь и в самом деле заболело сердце.

– А им не пришло в голову, что лучше бы не волновать нас и не получать двоек! – кричала я. – Это дурацкая страусовая политика! – кричала я.

– Объясни им, по крайней мере, что такое страусовая политика, – монотонно говорила бабушка, – они не понимают.

– Прятать голову в песок, оставляя всё остальное на съедение врагу, – вот это что такое!

– На страусов клевещут! – несерьёзно крикнул, высунувшись в дверь, папа.

– «Боялись волновать»! – кричала я. – А двойки домой приносить – этого они не боялись?

Словом, я тогда раскричалась на весь дом, и нагоняй они получили изрядный.

А потом в школе произошло ЧП; не вам мне объяснять, что ЧП – это чрезвычайное происшествие.