Лестница к самому себе - Страница 7

Я шла, у меня тряслись коленки, но я старалась идти также медленно и спокойно, и слышала стук своего сердца в ушах. Зайдя в магазин, я видела пару женщин, которые ходили в зале, продавщица уткнулась в какой-то женский журнал. Я не оглядывалась и не смотрела по сторонам. Я протянула бумажную купюру продавщице и смотрела в ее глаза в надежде, что она поймет и произойдет какое-то чудо. Но она бросила мелочь в мою ладошку и поставила буханку хлеба на прилавок. Я положила хлеб в пакет и вздохнула.

Напротив отдела с хлебом был отдел напитков и сладостей. Подойдя, я протянула 10 копеек на стакан томатного сока. Пока пила, я думала. Мне пришла лишь одна мысль: можно убежать с другой стороны магазина через дворы. Я залпом выпила сок, сняла свои шлепки, прижала к себе булку хлеба, вышла на улицу, набрала полную грудь воздуха и помчалась. Господи, как же я боялась, но бежала, не чувствуя ног. В тоннеле я увидела мужчину, но он был выше того, от кого я сбежала. При выходе из тоннеля уже виднелся тот двор, в котором ждал меня тот дядька. Но я не бежала, а летела босиком, стаптывая ноги чуть ли не в кровь. Я добежала до дома так быстро, что меня вырвало возле подъезда. Я забежала на 4 этаж и стучала в дверь, что есть силы. Мама открыла с недоумением.

– Что так быстро? – резко спросила она.

– Мама! – выдохнула я громко, задыхаясь от эмоций и перехватившего дыхания. – Ко мне подошел дядька и позвал в свой дом за кассетой для папы.

– Какая кассета? Ничего такого папа не говорил. Ладно, иди, умойся, придет отец, расскажешь ему.

Меня трясло, я зашла в ванную, по-прежнему борясь со страхом. Как жить дальше? Как ходить в магазин? Как я пойду на танцы? Слезы текли ручьем.

Пришел папа, как всегда он был в хорошем настроении. Мама ему все рассказала. Папа был в шоке. Вызвали милицию, повезли меня показать, где это было, мне было дико страшно, мне казалось, этот дядька смотрит на меня из-за дерева. Даже сейчас я пишу, и у меня дрожь по коже. Конечно, мы никого не нашли. Я сидела дома, наверное, неделю. Никаких разговоров родители не проводили. Я стала плохо спать, ночью мне стал сниться один и тот же сон: какие-то линии разных цветов, школьный уличный стадион и я одна, и эти линии то сходятся, то расходятся, что-то похожее на линии, как сигнализация в музеях. Я кричала от сужения этих линий, но мне хотелось всегда досмотреть сон, но не получалось.

Я всегда прощала маму, пока была ребенком, даже когда она прокричала, что лучше бы я сдохла. Но в моей голове постоянно стучала мысль, что она потеряла из-за меня свою маму, и я виновата в ее болезнях и бедах.

Когда заболевала я, мать приходила в бешенство. Летом я всегда мучилась аллергией, и маме было плевать, ее только раздражал моей болезненный вид, она выгоняла меня на раскаленное солнце полоть огород. Детство полностью состояло из домашнего труда: мыть, готовить, стирать, убирать с утра до вечера, изо дня в день. Зато в красивой одежде недостатка не было, только надевать я ее могла по праздникам, а с ними была напряженка. Единственным праздником был поход к матери на работу.

Она всегда меня ругала, не важно, провинилась я в чем-то или нет. Причина могла быть любой. От плохого настроения до разбитой чашки. Мать не стеснялась избивать меня прилюдно. В минуты, когда у нее наступало просветление, и она понимала, что не права, она свойственным ей особым безразличным тоном говорила:

– Ничего страшного.

В такие минуты я забивалась в какой-нибудь угол и рыдала.

Сейчас мама нашла новый повод меня донимать – мои собственные дети.

– Зачем ты столько рожаешь? Будто нам тебя одной мало.

У них уже пять внуков, но только дочь моего брата вызывает у матери улыбку. Папа всегда с ней соглашается, и я даже не знаю, любит он моих детей или вообще не помнит об их существовании.

Мать всегда любила командовать, властный характер позволял на всех ездить и указывать, кому что делать. Иногда папа срывался, не выдерживал давления и мог ее одернуть, но потом вновь все возвращалось на свои места. Со стороны всем почему-то казалось, что у нас идеальная образцовая семья. Как же они ошибались.

Папа много работал во времена Советского Союза. У мамы, наоборот, было полно свободного времени. Она уходила к десяти утра, приходила в двенадцать, потом снова уходила к трем и в пять уже была дома, но на нас у матери времени никогда не хватало. Она была занята тем, что валялась на диване, листала журналы и говорила, как болит голова. Ее не волновало, что происходило у нас с братом.

Папа занимался нами изредка, когда возвращался пораньше. Иногда проверял уроки, водил на прогулки, а вечерами мы играли в домино.

С братом мы жили дружно, он стоял за меня горой. Учился он так себе, звезд с неба не хватал, но был спокойным и добрым. На физкультуру не ходил, всегда был погружен в чтение, что-то все время записывал и проводил почти все время за своим письменным столом. Когда я могла схлопотать ремня за какую-нибудь нечаянную провинность, Марат мог легко взять ответственность на себя, потому что мама никогда его и пальцем не трогала. Однажды я случайно разбила вазу и была уверена, что мама отстегает меня ремнем. Марат успокоил меня и сказал, что это он.

– Не страшно, солнышко, – сказала мама, и мы с братом улыбнулись друг другу. Мы оба прекрасно знали, что у него больше привилегий, и можно этим пользоваться.

Гулять Марат не любил. Папа пытался на него влиять, как-то увлечь спортом, но он не хотел, да и мама не поддерживала эту идею.

Я же была активной девочкой. Ребенком я старалась угодить маме, пытаясь хоть чем-то ее порадовать, но что бы я ни делала, ее только раздражало. Росла сама по себе и много времени проводила на улице с дворовыми детьми, среди которых было немало одноклассников. К счастью, мы хорошо ладили и много играли вместе. Во дворе я забывала о том, что дома сидит мама, которая в любой момент может наказать за то, что в комнате душно, или на ковре пылинка.

Наш дом располагался в хорошем красивом районе. Рядом была зеленая роща, и мы часто лазали с ребятами по деревьям. Если во дворе никого не было, мне нравилось даже просто сидеть со старушками на лавочке и болтать ногами, слушая про все на свете.

Я любила готовить. Когда удавалось сходить к маме на работу, смотрела, как вкусно готовят повара в детском садике. Тогда мне казалось, что они готовят настоящую амброзию и с любопытством изучала, как они пекут. С раннего детства я пробовала себя в кулинарии довольно уверенно, но, конечно, поначалу это была, мягко скажем, не ресторанная еда, но папа хвалил, и я готовила все больше и больше. С практикой стало получаться все лучше. Мама упорно не желала брать хоть что-то в рот, но это меня не останавливало.

В пятнадцать лет я уже отлично готовила, знала много рецептов и даже придумывала их сама. К критике я относилась хорошо, но все только хвалили меня, потому приходилось учиться объективности и искать ошибки самостоятельно.

Мама наконец попробовала мою стряпню, мимоходом сказала, что вкусно, и продолжила есть. В дальнейшем она просто ела мои блюда, но не заостряла ни на чем внимания. Мне уже было все равно, ее мнение потеряло авторитет.

В детстве мы ездили на дачу, где в страшную жару меня заставляли полоть грядки, не взирая на слезы из-за того, что чесалось все, что могло. Но мать орала, что траву надо выщипывать тщательнее, чтобы не оставалось ни единой травинки. Потом я переходила на ягоды и собирала малину с вишней. В городе цвела полынь, и это было невыносимо. При одном виде мой нос раздувался, и я чихала без остановки, но сквозь обиду и боль собирала огромное количество ведер урожая. Когда приезжали в город, мама раздавала собранное соседям, которые естественно были безмерно рады необъяснимой щедрости. Я злилась на мать, которая не ценила труда дочери и всячески старалась подчеркнуть, как я ей опостылела.

– У соседей есть дети, пусть они приезжают и собирают ягоды, я не обязана работать для них.

– Не умрешь, тебе полезно работать.