Лесовичка - Страница 3

— Ударить меня! Меня! О-о! Нет, этого нельзя! — и угрюмее засверкали черные глаза девочки. — Этого я не позволю!

И она бешено топнула ногой.

— Ну, полно, полно! Перестань! — ласково говорил хромой, поглаживая костлявыми, исхудалыми пальцами спутанную чернокудрую головку. — Хорошо, что отца позвали… Теперь он долго не вернется… Давай пойдем-ка взглянуть на наше сокровище. Мы ведь не кончили того, что прислал третьего дня Виктор!

Точно луч солнца скользнул по лицу Ксении и чудесно осветил его. Угрюмое выражение затравленного зверька исчезло с ее личика, и оно разом засияло мягкой, чарующей красотой.

— Да, да, Вася! Идем скорее!

Они схватились за руки и спешно, насколько позволяла искалеченная нога больного, прошли в дальний угол комнаты.

Хромой толкнул крошечную дверку. Она растворилась, жалобно скрипя на ржавых петлях, и они очутились в узенькой каморке, наполовину занятой убогой постелью.

Хромой подошел к постели и отбросил рукой тощий матрац. На деревянных досках кровати лежали книги. Они покоились, аккуратно и заботливо разложенные на досках кровати.

— Вот! Видишь, что я придумал. Здесь он не найдет их ни за что на свете. А в комоде мог наткнуться! Понимаешь? — лукаво произнес хромой и, осторожно взяв одну из книг, вышел из каморки в сопровождении Ксани.

Очутившись снова в первой комнате, они уселись около старого, почерневшего от времени стола, прибавили света в кривобокой лампе, и хромой Василий, раскрыв книгу, стал читать вслух.

Замирая от восторга, вся — трепет и внимание, Ксаня ловила с жадностью каждое слово чтеца. Черные глаза ее горели счастьем, сердце замирало от удовольствия. Недавняя обида сурового дяди была забыта…

А кругом маленького домика лесничего шумел старый лес и нашептывал другие сказки, другие были, которым не было, казалось, ни начала, ни конца…

Вот что рассказывал старый лес.

Это было за двенадцать лет до происшествия у Чертовой пасти.

В маленьком лесном домике умер лесничий, наблюдавший за старым лесом, принадлежащим богатому помещику, жившему постоянно за границей и только изредка заглядывавшему на родину.

Узнав о смерти лесничего, хозяин леса приехал в свое владение. Надо было найти нового сторожа, чтобы доверить его надзору все лесные богатства в виде гигантов дубов, исполинских сосен и кудрявых, стройных, женственно-нежных березок, которыми было полно лесное царство. И вот неожиданно предстал перед владельцем леса человек огромного роста, мрачный и угрюмой внешности.

— Сударь, возьмите меня на место покойного лесничего! — сурово произнес он, глядя исподлобья на хозяина-лесовладельца.

Тот удивленно взглянул на него. В угрюмой внешности незнакомца, несмотря на грубую и сильно поношенную одежду, было что-то такое, что показывало, что он человек, очевидно, не простой. Хозяин удивился.

— Милейший, — произнес хозяин леса, изумленно глядя на огромную фигуру и суровое лицо гиганта, — место лесничего оплачивается скудно. И притом я полагаю, что вам помириться с вечным прозябанием в глуши, в убогом домишке сторожа вряд ли будет по нутру…

— Будет по нутру! — угрюмым эхом отозвался гигант, — хотя я дворянин и сам был землевладельцем когда-то, но теперь я нищий, все потерял, разорился и вот я принужден искать места.

Владелец леса был удивлен.

— Но бывшему помещику и дворянину могло бы найтись иное, более подходящее занятие, — проговорил он.

— Я не ищу иного. Подальше от людей и ближе к природе. Люди обманут. Люди продажны. Природа — нет… Люди, друзья сделали меня нищим, пустив по миру с женою и ребенком, и я ненавижу их за это всей душой… В лесу, как дикий зверь в берлоге, я спрячусь с семьею, и они не увидят меня… А за ваш лес вы не бойтесь. Я буду хороший сторож. Я честен и беспощаден. Ни одного деревца, ни единой ветки не позволю я срубить из вашего леса, сударь. Будьте покойны. Подлые воры забудут дорогу в ваш лес, познакомившись с этой рукой…

И, мрачно блеснув глазами, гигант вытянул руку, сжал ее в исполинский кулак и этим жилистым, огромным кулаком погрозил кому-то в пространство.

Лесовладелец окинул еще раз быстрым взором его внушительную фигуру и произнес мысленно:

«У старого лесничего ближние мужики крали из-под носа лес. Это видно по срубленным пням на опушке. У этого не посмеют. У него вид страшилища-великана из детской сказки. А что честный он человек — видно по лицу, по глазам, угрюмым и строгим. Возьму его к себе».

И тотчас же договор был заключен, наем состоялся, и новый лесничий, Николай Норов, поселился в лесном домике со всею семьею.

Их было трое взрослых и двое детей: жена лесничего, Мария Норова, южанка, уроженка далеких Бессарабских степей, их сын Вася, пятилетний мальчик, живой портрет матери, но хромой от рождения, нежный и хрупкий, как девочка, и молодая вдова, Антонина Марко, подруга Норовой, с трехлетней девочкой Ксаней.

Черноглазая стройная красавица с огненным взором и матово-бледным лицом, Марко с детства не разлучалась со своей подругой Марией Норовой и жила постоянно с ними. Она тоже приехала из Бессарабии, где она перебивалась со смерти мужа с хлеба на квас, часто терпя нужду и голод.

Когда Норовы, у которых в Бессарабии было большое имение, разорились, благодаря бесчестным людям, обманувшим доверие Николая Норова, и все бывшие друзья отвернулись от них, маленькая семья решила уехать с родного юга искать счастья на севере. Антонина Марко, не раздумывая ни минуты, поехала вместе с ними.

Трогательная дружба была между обеими молодыми женщинами. Это были точно родные, любящие друг дружку сестры, хотя Марко внешностью и нравом резко отличалась от Марии Норовой.

Странная была эта Марко. Что-то горячее, цыганское, было в ее лице, в ее резкой, гортанной речи, в ее дивном грудном голосе, которым она то читала наизусть стихи, то распевала песни, такие же таинственные и прекрасные, как и она сама.

О ней ходили странные слухи. Окрестные крестьяне часто видели ее высокую, тонкую и прямую фигуру, скользящую, как призрак, по лесу, похожую на какое-то сверхъестественное существо. То она появлялась в каком-то странном, белом костюме и со спущенными до пят локонами бродила между деревьями и кустами, беззвучно шепча что-то и сопровождая таинственный шепот широкими движениями руки. И при этом глаза ее, черные, огромные, горящие ярким огнем, как-то растерянно блуждали кругом.

То опять, одетая в пестрое, яркое платье, с всклоченными волосами она бегала по лесу и напевала песни, от которых точно вздрагивал и замирал восторгом старый лес…

Иной раз опять, вырядившись, точно на бал или праздник, она брала на руки свою маленькую дочурку Ксаню, отправлялась с ней в самую чащу леса, ставила малютку на пень, а сама, кружась, прыгая и танцуя вокруг нее, громко-громко произносила какие-то длинные речи, нарушая этим зачарованную тишь мирного лесного царства.

Загадочным казалось крестьянам поведение «чужой», черноглазой и черноволосой женщины. Кто-то пустил слух, что она колдунья, с лешим в родстве находится. Этого было достаточно для темных суеверных жителей отдаленной лесной глуши, веривших в домовых и леших, чтобы сразу же решить, что молодая женщина в родстве с лешим, что она лесная колдунья.

И с тех пор ее не стали в своих разговорах называть иначе, как «лешей» или «лесной колдуньей».

— Колдует лешая! Опять колдует! Быть беде! — шептали в страхе крестьяне, в паническом ужасе глядя на эту странную, как призрак скользящую по лесу, фигуру.

Иногда в смуглых руках «колдуньи» они видели книгу или тетрадь, и тогда их суеверному ужасу не было предела.

— За чернокнижие взялась, быть беде! Изведет нас всех проклятая колдунья! — шептали они, сворачивая с дороги во избежание встречи со странным существом.

Как раз в первый же год водворения в лесу нового сторожа в деревне, лежавшей в трех верстах от леса, случился падеж скота.