Лесная легенда (сборник) - Страница 3
Я его оборвал и велел перейти к текущим делам. Возвращаюсь и думаю, что торчим мы в тупике, что тут бы не грех разыграть оперативную комбинацию, только какую? Внедрение не пройдет, область пробовала еще весной, человека посылали опытного, кадрового сотрудника, но от него потом обнаружилась только голова, которую смоковцы в село еще живому тогда милиционеру на крыльцо подбросили… По материалам, Смока в свое время еще польская дефензива взять не могла, а там не дурачки служили. И тогда уже на нем было с полдюжины трупов: полицейские, еще кто-то…
А к обеду прошел слух: ночью Яна со всем семейством кончили…
Мы — в два оставшихся «виллиса», поскольку это сугубо наше дело, и на полсотни километров вокруг, кроме нас, нет представителей органов, не считая двух милиционеров в селах и уполномоченного областного МГБ, который как-то ухитряется тут выжить аж с марта. Не успели отъехать — бежит Янина, первый раз видел, чтобы она бежала. Как-то так вышло, что без всяких просьб с ее стороны и разговоров мы ее сажаем в машину — и по газам. Готовы встретить засаду, стволами ощетинились. Янина сидит, лицо, как у мертвой, бросает мимоходом:
— Не цепляйтесь вы так за бронь[4], пальцы аж побелели… Никого на дороге не будет.
Мы особенно не расслаблялись — но засады и правда не случилось. Приехали. Ну, что… Типичный почерк Смока. Ян был женат, дочке лет тринадцать, и мальчишке лет шесть. Всех четверых кончали холодным оружием, жену с дочкой сначала изнасиловали — но ни их, ни пацаненка не уродовали, а вот Яну лицо покромсали так… Явно мертвому — соседи клялись, что ни единого вопля ночью не слышали, хотя кто их знает…
Потолковали с милиционером, уполномоченным. Версия одна. С нашими Ян никогда не имел никаких связей — так что, скорее всего, Смок ему предложил работать на себя, а Ян, по своей привычке жить сам по себе, отказал в лоб.
Пускали Карая — следы обработаны, он не взял. Написали бумаги и уехали. И снова я по дороге думаю, что нужно попросить войсковую поддержку, и думаю, что хрен мне ее и на этот раз дадут…
И снова потянулись обычные будни. День на четвертый прибегает хлопчик — я его уже смутно помню, живет где-то неподалеку, — и, сдернув кепчонку, сообщает, что «панна Янина требует к себе пана капитана». Именно что требует, понимаете ли…
Я к ней пришел тут же. Она стоит, осунулась, щеки запали, но все такая же красивая, глаза нехорошо блестят, словно в лихорадке, а злости в них… Человека с такой злостью в глазах можно посылать с гранатой под танк, и он пойдет, я на фронте такое видел…
Не дав мне сказать ни слова, она спросила:
— Хочешь взять Смока?
И я, не раздумывая, ответил:
— Еще как.
Янина сказала:
— Живьем ты его не возьмешь. Но по земле ему больше не ходить. Да и всем…
— Повезет, панна Янина, возьму и живьем, — сказал я. — Дело знакомое…
— Не возьмешь, — ответила она. — Сядь за стол и сиди спокойно.
Я сел. Она поставила передо мной глубокую тарелку с водой — там плавали какие-то листики порезанные, свежие, но непонятно, какого растения. Зашла мне за спину. Я, видимо, явственно ворохнулся — ну, кто ее знает? — слышу, она фыркнула:
— Не бойся. Ты мне ничего плохого не сделал…
И кладет мне ладони на виски — теплые, ничуть не дрожат, сжимает виски так, что оба ее колечка, и на правой руке, и на левой, кожу давят чуть ли не до боли, но я терплю и не шевелюсь. Она начинает шептать что-то.
Сознание у меня ясное, но все вокруг помаленьку словно бы затягивает туманом, и вскоре я уже ничего не вижу, кроме воды в тарелке, и вода сначала краснеет, потом мутнеет, потом на ее месте образуется словно бы иллюминатор, и я за ним вижу человека по пояс. И не похоже это ничуть на современное телевидение — словно я смотрю в самое натуральное окошко, в иллюминатор без стекла.
Стоит он где-то под елкой и курит спокойно. Лицо, и точно, можно выразиться, породистое: черты тонкие, нос с горбинкой, губы в ниточку, темноватые. Очки круглые, в золотой оправе. Если вспомнить скудные данные и сопоставить… Смок, сволочь! Тут и гадать нечего!
Откуда-то издалека-издалека доносится голос Янины:
— Насмотрелся?
Едва выдавливаю из себя:
— Теперь и в темноте узнаю.
Смок пропал, и вместо него появилась поляна, наблюдаемая словно бы с некоторой высоты, словно я сижу высоко на суку на опушке. Приглядывался я, приглядывался… Характерная такая поляна. По форме вроде неправильного треугольника, справа, где склон, меж деревьями голая серая скала проглядывает, слева дерево явно расщеплено ударом молнии. И эту поляну я знаю, были мы и там. Километрах в десяти от села. Карай там ничего не обнаружил, да и мы тоже.
А потом все пропало, и зрелище, и туман, в тарелке снова вода с непонятными листьями. Янина убрала руки и говорит:
— А теперь слушай. Веришь ты или нет, но сделать ты должен именно так.
Минут через пять я чуть ли не бегом вернулся в одну из наших хат. Ребята все при деле — кто оружие чистит, кто воротничок подшивает. Только Вася Зуйко, поставив правый сапог на табурет, начищает его со всем усердием, а левый уже сверкает, как зеркало. Увидев меня, снял ногу с табурета, выпрямился и чуть ли не с мольбой:
— Товарищ капитан, ничего вроде бы не предвидится… Разрешите отлучиться?
Я стою и молчу. Трогаю через галифе в кармане, что она мне дала, и в голове ни единой мысли. Вася говорит:
— Буду просить, чтобы вышла за меня. Не могу я без нее, ночи нет, чтобы не снилась…
— Отставить, жених, — сказал я. — Не время. Боевая тревога…
Как мы, семнадцать человек с Караем и двумя ручниками, уместились в двух невеликих «виллисах» — отдельная песня. Ничего, уместились, проехали километров восемь до поляны, а оставшееся расстояние прошли пешком, со всеми предосторожностями. Могли и часовых выставить, хотя в прошлый раз мы ничего такого не засекли, прошли спокойно и ушли спокойно. И вот она, поляна…
Оцепить мы ее оцепили — но по скудости наших сил оцепление получилось хиленькое, со значительным расстоянием меж бойцами — но откуда ж мне подкрепление взять… Когда все были в готовности, я зашел за куст, чтобы никто, не дай бог, не увидел. Ни к чему мне потом лишние вопросы и разговоры. Не бывает, так не бывает…
Достал скляночку, что мне дала Янина, — маленькую, широкую, темного стекла, горлышко закрыто плотной бумагой, натуго перевязано черными нитками. Как наставляла Янина, пробил я бумагу пальцем, не трогая ниток, перевернул скляночку вверх дном. Посыпалась оттуда какая-то труха наподобие измельченных корешков, кусочки змеиной кожи, еще какая-то дрянь… Высыпал аккуратно, все до крошечки — и нисколько мне, советском офицеру, коммунисту и чекисту, не стыдно, что я это делаю, голова ясная, пустая какая-то, ни о чем я не думаю, и не хочу думать, и плевать мне, что бывает, а что нет, я Смока взять хочу…
Лег, приготовил автомат. Поглядываю на часы. Минут через пять в двух концах поляны земля с травой встает дыбом, открываются два великолепно замаскированных люка…
И как они оттуда сыпанули! Ну вот если напихать полный мешок диких зайцев, подержать сутки, а потом вынести в поле и вытряхнуть, то будет примерно то же самое… Даже почище — зайцы будут к свету привыкать, а эти уж сыпанули… Отталкивают друг друга, орут благим матом, мечутся…
Вот тут мы и начали работать изо всех стволов. Ввиду их значительного численного превосходства миндальничать не стоило — много пленных нам, в общем, без надобности, а если они очухаются и завяжут перестрелку, придется туговато — народец опытный и видавший виды… Поэтому их в основном клали на месте — ну, не наобум Лазаря, а с оглядочкой, я всем описал Смока и велел брать живым, он нам был крайне интересен связями с их зарубежной штаб-квартирой, или, как это именовалось, «центральным проводом».
И кончилось все довольно быстро: ну, два ручника и пятнадцать автоматов… по совести говоря, получилась бойня, какой я ни прежде, ни потом не видывал. Ну да кто бы их жалел…