Лермонтов: воспоминания, письма, дневники - Страница 120

Будут опубликовывать теперь его посмертные произведения. Мы снова встретим его имя там, где мы любили его отыскивать, у нас будет еще несколько его вдохновений, всегда искренних, но как печальны эти последние всплески поэзии, какую боль испытываешь от этого нового, когда вспоминаешь, что источник уже иссяк.

[Перевод из французского письма Ю. Ф. Самарина к И. С. Гагарину от 3 авг. 1841 г. Соч., т. XII, стр. 54–57]

Несчастная судьба нас, русских. Только явится между нами человек с талантом — десять пошляков преследуют его до смерти.

[Перевод из французского письма П. Х. Граббе к полк. Траскину в передаче Висковатого, стр. 444]

Уже я бы не спустил этому Мартынову. Если бы я был на Кавказе, я бы спровадил его; там есть такие дела, что можно послать, да вынувши часы считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы законным порядком. Уж у меня бы он не отделался. Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа и знатный: таких завтра будет много, а этих людей не скоро дождешься.

[А. П. Ермолов в передаче М. П. Погодина. «Русский Вестник», 1864 г., т. 8, стр. 223]

Ранней весной 1842 г. [Куликовский] посетил могилу Лермонтова, на ней лежал простой, узкий, продолговатый камень, с надписью: Поручик Тенгинского пехотного полка Михаил Юрьевич Лермонтов, родился и умер тогда-то. Камень этот, по вырытии праха поэта,[612] лежал рядом с могилой, которая оставалась незакопанною. Вдруг пронесся слух, что кто-то хотел похитить этот камень, и благодетельное начальство приказало зарыть его в могилу. «Через несколько дней по увозе тела Лермонтова из Пятигорска, в одну из родительских суббот, я сам видел, — говорил упомянутый выше офицер, — камень был сброшен уже в могилу и стоял в ней торчком, где его после и зарыли. Теперь нет никакого следа могилы, немногие старожилы узнают это место, по углублению в земле, но я уже указать вам не могу».

[Мартьянов. «Всемирный труд», 1870 г., № 10, стр. 603]

Летом, во время Красносельских маневров, приехал из лагеря к Карамзиным флигель-адъютант полковник конногвардейского полка Лужин (впоследствии московский оберполицеймейстер). Он нам привез только что полученное в главной квартире известие о смерти Лермонтова. По его словам, государь сказал: «собаке — собачья смерть».

[П. П. Вяземский. Примечания переводчика к письмам Омэр де Гелль. «Русский Архив», 1887 г., т. III, кн. 9, стр. 142]

Его Императорское Величество в присутствии Своем в Петергофе

Августа 12 дня 1841 г. соизволил отдать следующий приказ.

По пехоте

Умерший Тенгинского пехотного полка Поручик Лермантов, исключается из списков.

Подписал: Военный Министр Генерал-Адъютант Князь Чернышев.[613]

Отставной майор Мартынов, за дуэль с поручиком Лермонтовым, был предан военному суду, по Высочайше конфирмованной сентенции которого он приговорен к трехмесячному аресту и потом к церковному покаянию. Военный арест повелено выдержать ему на Киевской крепостной гауптвахте, где он и содержится с 26 Января сего [1842] года; а срок церковного покаяния для него предоставлено назначить Киевской Духовной Консистории, которая, постановлением своим, утвержденным, за отсутствием высокопреосвященного Филарета, архиереем Иеремием, определила ему Мартынову, для церковного покаяния 15-летний срок. Покорнейшая просьба состоит в исходатайствовании смягчения приговора Киевской Духовной Консистории, с дозволением ему, Мартынову, во время церковного покаяния, иметь жительство, где домашние обстоятельства его того потребуют.

[Из бумаг Н. С. Мартынова. «Русский Архив», 1893 г., кн. 8, стр. 605]