Лермонтов - Страница 107
Вы бы хорошенько спросили только, выпустят ли, если я подам.
Прощайте, милая бабушка, будьте здоровы и покойны; целую Ваши ручки, прошу Вашего благословения и остаюсь покорный внук М. Лермонтов».
Пятигорск был в ту пору небольшой, но довольно «чистенький и красивый городок». Расположенный в котловине гор по реке Подкумке, он имел «десятка два прихотливо прорезанных в различных направлениях улиц, с двумя-тремя сотнями обывательских, деревянных, большей частью одноэтажных домиков, между которыми там и сям выдвигались и гордо смотрели солидные каменные казенные постройки, как то: ванны, галереи, гостиницы и др. В центре города, почти у самых минеральных источников, ютился небольшой, но уже хорошо разросшийся и дававший тень бульвар, на котором по вечерам играла музыка». Так описывал Пятигорск В. И. Чиляев. Бульвар этот заканчивался полукругом, откуда «не было больше никуда ходу», но зато имелась беседка, где встречались влюбленные. Там же, на бульваре, около ванн, находился «грот Дианы», где собиралось общество. Все вспоминают сильный серный запах, который распространяется в городе при тихой погоде. Развлечения водяного общества подробно и точно описаны в «Герое нашего времени».
Сразу же по прибытии Лермонтов и Столыпин отправились посмотреть рекомендованную им квартиру в доме Василия Ивановича Чиляева. Дом этот располагался на окраине города, недалеко от подножия Машука. Собственно, у Чиляева было два дома, передний и дворовой. В переднем жил князь Александр Илларионович Васильчиков, старый знакомец и друг. Лермонтов со Столыпиным хотели нанять дворовый дом, находившийся в том же саду. Столыпин внимательно осматривал комнаты, интересовался ценой; Лермонтов тем временем вышел на крытый балкончик, который выходил в сад. Закончив разговоры с хозяином, Столыпин зашел к Лермонтову. «Ну что, Лермонтов, хорошо ли?» Тот словно очнулся от глубокой задумчивости и ответил: «Ничего, здесь будет удобно… Дай задаток». Столыпин вынул бумажник и заплатил.
По описанию, домик этот был совершенно обычным для слободок Пятигорска и Кисловодска — «незатейливый». Его стены были обмазаны глиной и выбелены, крыша крыта тростником. Внутри дом был разделен стенами накрест, так что образовались четыре комнаты; затем позднее были пристроены сени, прихожая перегорожена. Столыпин занял две комнаты, выходившие окнами во двор; другие две с окнами в сад — Лермонтов. Васильчиков особо отмечал, что Лермонтов, «любя чистый воздух, работал обыкновенно у открытого окна; он в большой комнате, выходившей в сад и служившей столовою, переставил обеденный стол от стены, где буфет, к дверям балкончика. В этой столовой мы часто сходились за чаем и ужином или для беседы».
Легко представить себе эту квартиру с низкими дощатыми потолками, обставленную «сборной мебелью» «разной обивки», выкрашенную темной масляной краской.
Сад чиляевского дома был по соседству с другим, принадлежавшим генералу Верзилину. С другой стороны имелся второй дом, принадлежавший тому же генералу, и этот второй дом снимали корнет Михаил Глебов и Николай Мартынов. Глебов и Мартынов познакомили друзей с семейством генерала Верзилина.
Петр Семенович Верзилин, генерал-лейтенант, сослуживец Ермолова, был женат на Марии Ивановне Клингенберг, вдове полковника. У Петра Семеновича от первого брака была дочь Аграфена Петровна, у Марии Ивановны также имелась дочь от первого брака — Эмилия Александровна Клингенберг. От брака Петра Семеновича и Марии Ивановны родилась также дочь Надежда Петровна; почему Петр Семенович любил шутить: «У Марии Ивановны две дочери и у меня их две, а всего у нас три грации, а не четыре».
В то время генерал Верзилин находился по службе в Варшаве, но его супруга, радушная хозяйка, и три барышни привлекали в дом немало молодых людей; здесь постоянно слышны были смех и музыка. «Где был?» — «У граций». — «Где будешь вечером?» — «Сперва, конечно, зайду к грациям, а потом посмотрим…» — «С кем танцуешь мазурку?» — «С младшей грацией»… После одного из балов Лермонтов бросил: «Ах, как все грации жеманны — мухи дохнут…»
Он не упускал случая зацепить Эмилию — ив этом подтрунивании, недобром и подчас язвительном, видится все то же «новое» отношение Лермонтова к умной женщине: отношение к равному. Он дразнил всех своих друзей, давал им прозвища, рисовал на них карикатуры. С теми женщинами, которые «=давать», держался совершенно иначе: искал в них ангелов, больно жалил за какие-то душевные качества, но никогда не задевал их возраста и внешности. Теперь все меняется. Он видит в княгине Щербатовой равную себе личность, он видит в графине Ростопчиной такого же, как он сам, поэта; теперь он видит в Эмилии Клингенберг такую же, как он сам, язвительную и остроумную персону, которая не лезет в карман за словом.
Я. И. Костенецкий описывает в воспоминаниях весьма живенькую сценку.
«Однажды пришел к Верзилиным Лермонтов в то время, как Эмилия, окруженная толпой молодых наездников, собиралась ехать куда-то за город. Она была опоясана черкесским хорошеньким кушаком, на котором висел маленький, самой изящной работы черкесский кинжальчик. Вынув его из ножен и показывая Лермонтову, она спросила его: «Не правда ли, хорошенький кинжальчик?» — «Да, очень хорош, — отвечал он, — им особенно ловко колоть детей», — намекая этим язвительным и дерзким ответом на ходившую про нее молву»…
Так Лермонтов зацепил бы мужчину, а не женщину, на которую имеет виды. (Вот за девицей Быховец, о которой речь позже, он ухаживал: выпрашивал у нее ленточки, держался с ней как кузен — а мы ведь помним, что Лермонтов имел обыкновение влюбляться в своих кузин…) Точно таким же образом, как и Эмилию, цеплял Лермонтов остальных своих друзей, в том числе — Мартынова. Однажды Эмилия, почти доведенная до слез лермонтовским «приставанием», сказала: «Ежели бы я была мужчиной, я бы не вызвала его на дуэль, а убила бы его из-за угла в упор». По словам Эмилии, «он как будто остался доволен, что наконец вывел меня из терпения, просил прощения, и мы помирились, конечно, ненадолго».
Глебов, Мартынов, Лермонтов, Столыпин, Васильчиков, Лев Сергеевич Пушкин — «наконец-то в больших эполетах», князь Сергей Трубецкой, поручик Н. П. Раевский — все они гости у генеральши Верзилиной. В том же доме, прибавим, жил полковник Зельмиц со своими дочерьми.
Эмилия Александровна носила прозвище Роза Кавказа, Звезда Кавказа и почему-то Le Mougic (Мужик). Она была объектом наиболее интенсивных ухаживаний со стороны гвардейской молодежи. Об Эмилии говорили, что она девушка «очень умная, образованная, до невероятности обворожительная и превосходная музыкантша на фортепиано», но одновременно с тем «уже очень увядшая и пользовавшаяся незавидной репутацией». В чем была эта «незавидная репутация» — не очень ясно; однако поклонников у Эмилии действительно было немало, а возраст ее считался для девушки слишком зрелым (она родилась в 1815 году). Главными поклонниками младшей («бело-розовой куклы») — Надежды Петровны — были Мартынов и недавно произведенный в офицеры Лисаневич, прапорщик Эриван-ского карабинерного полка. Что до старшей, Аграфены Петровны, девушки незаметной и не очень красивой, то она была «просватана за приставом Трухменских народов Диковым», за что ее прозывали «Трухменской царицей». Лермонтову приписывают шуточное стихотворение на сей счет:
Первый биограф Лермонтова — Висковатов — постарался смягчить эту эпиграмму, опубликовав ее в таком виде: