Лепестки на ветру - Страница 10

Его гитара стояла в углу, чтобы Кэрри, проснувшись, могла сразу увидеть ее и банджо. Почему страдать должны мы, а не она? Вдруг меня осенило: ведь Барт Уинслоу из Южной Каролины! Я сбежала вниз, схватила в кабинете доктора большой атлас и быстро вернулась в спальню. Открыла карту Южной Каролины, нашла Клермонт и не поверила своим глазам: Грингленн был совсем рядом с Клермонтом! О, это не простое совпадение, так что же это? Широко раскрытыми глазами я уставилась в пространство. Бог судил нам прийти сюда и жить совсем рядом с мамой, если, конечно, она приезжает в родной город своего мужа. Богу угодно, чтобы я имела возможность причинить ей боль, малую часть той боли, которую испытывали мы. Как только я смогу, я отправлюсь в Грингленн и узнаю все, что возможно, о нем и его семье. Моих пяти долларов в неделю хватит, чтобы подписаться на газету светской хроники, что рассказывает о жизни всех состоятельных людей, живущих в районе Фоксворт-холла.

Да, я сбежала из Фоксворт-холла, но я хочу знать о каждом ее движении, я заранее узнаю, когда она соберется сюда. Рано или поздно мама услышит обо мне и узнает, что я никогда ничего не забуду и не прощу, и когда-нибудь ей будет в десять раз больнее, чем нам сейчас!

Разобравшись с этим, я спустилась в гостиную к Крису и Кэрри демонстрировать новую одежду перед Хенни и доктором. Улыбка Хенни сияла, как яркое солнышко. Я посмотрела на нашего благодетеля: лицо его было печально, брови непроизвольно нахмурились. Ни восхищения, ни даже одобрения. Внезапно он поднялся и вышел из гостиной, извинившись под предлогом, что ему нужно еще поработать с бумагами.

Хенни стала моим ментором во всем, что касается домашнего хозяйства. Она научила меня печь печенье из всего, что окажется под рукой, она объясняла, как сделать булочки пышными и сдобными, показывала, как правильно месить тесто. Однажды, оторвавшись от этого занятия, она стряхнула с рук муку и вытащила свой блокнотик. «Хенни плохо видит, совсем не видит мелких вещей, например, игольного ушка. Ты видишь хорошо, пришей сыночку-доктору оторванные пуговицы на рубашки, ладно?»

– Ладно, – согласилась я без всякого энтузиазма. – Я умею обметывать петли, вязать, вышивать, моя мама научила меня всему этому, как средству спасаться от скуки.

Внезапно я замолчала, с трудом сдерживая слезы. Я вспомнила прелестное мамино лицо. Я вспомнила папу. Я вспомнила, как мы с Крисом, совсем еще маленькие, спешили из школы домой, и снег падал нам на плечи, а дома мама вязала детские вещички для близнецов. И тут я уже не могла сдерживаться, я уткнулась лицом в колени Хенни и заплакала, просто завыла. Хенни не могла говорить, но ее теплая рука ласково гладила меня по плечу, показывая, что она все понимает. Я на миг подняла глаза и увидела, что она плачет вместе со мной. Крупные слезы катились по ее большим круглым щекам и падали на ярко-красное платье, оно уже намокло.

– Не плачь, Хенни. Я с радостью пришью доктору Полу все его пуговицы. Он спас нам жизнь, и нет такой вещи, какую я для него не сделаю.

Она очень странно на меня посмотрела, поднялась и достала чуть ли не дюжину рубашек с оторванными пуговицами.

Крис старался как можно больше времени проводить с доктором, который помогал ему подготовиться в специальный медицинский колледж. Он хотел поступить туда на средний семестр. Самой сложной нашей проблемой была Кэрри. Она умела читать и писать, но уж очень она была маленькой! Как она приспособится к обычной городской школе, где дети отнюдь не всегда и не ко всем добры?

– Я предполагаю отдать Кэрри в частную школу, – объяснил нам доктор. – Очень хорошая школа для девочек с великолепным обслуживающим персоналом. Поскольку я состою в попечительском совете, я надеюсь, что Кэрри будет уделяться особое внимание и она не подвергнется никаким стрессам. – Он многозначительно посмотрел на меня.

Больше всего я боялась, что над Кэрри станут смеяться и она будет стыдиться своей непомерно большой головы и недоразвитого тела. Когда-то Кэрри была очень хорошо сложена, ее тельце было совершенным. Во всем виноваты эти потерянные годы, когда нам было отказано в солнечном свете, – из-за них она осталась такой маленькой. Это так, и никто не разубедит меня в этом!

Я смертельно боялась, что мама вдруг появится в суде в тот день, когда ей было назначено слушание дела. И в то же время почти не сомневалась, что она не приедет. Приехать – это значит для нее потерять слишком много, не выиграв ничего. Что мы такое для нее – просто обуза! И еще угроза угодить в тюрьму по обвинению в убийстве.

Мы очень тихо сидели с Полом, одетые во все лучшее для появления в суде, и ждали, ждали, ждали. Я трепетала, как натянутая струна, боясь, что в любой момент могу сорваться и закричать. Но она снова дала нам понять, что мы для нее ничего не значим. Судья смотрел на нас с такой жалостью, что я страшно на нее разозлилась и тоже стала жалеть себя и всех нас. О, будь она проклята! Она дала нам жизнь, она клялась, что любит нашего отца! Так как же она могла поступить так с его детьми и со своими? Что же она за мать? Мне не нужно было жалости судьи или Пола, я держала голову высоко и закусила губу, чтобы не плакать. Рядом сидел Крис с совершенно непроницаемым лицом, но я-то знала, что на самом деле его сердце обливается кровью, как и мое. Кэрри свернулась в клубочек у доктора на коленях, он гладил ее по голове и время от времени что-то шептал ей на ухо. Я думаю, что-нибудь такое:

– Не обращай внимания, все в порядке. Я буду тебе за папу, а Хенни – за маму. И пока я жив, у тебя будет все, что ты захочешь.

В ту ночь я плакала, и моя подушка была мокра от слез. Я плакала по маме, которую так любила, что больно было вспоминать то время, когда папа был еще жив и мы все жили счастливо. Я плакала по всему хорошему, что она делала для нас тогда, и горше всего я плакала по той любви, что она так щедро нам дарила – тогда. Еще я плакала по Кори, словно он был мой собственный ребенок. Тут-то я и перестала плакать и обратилась к горьким, тяжелым мыслям о мести. Чтобы уязвить кого-то, нужно сначала влезть в его шкуру. Что для нее хуже всего? Она не хотела думать о нас. Она старалась забыть, что мы существуем. Ну так забыть ей не удастся! Прямо на это Рождество я пошлю ей открытку и подпишу: «От четырех фарфоровых куколок, не нужных тебе», или лучше: «Три живые фарфоровые куколки, не нужные тебе, и одна мертвая, которых ты бросила навсегда». Я представила себе, как она посмотрит на открытку и подумает: «Я только сделала то, что должна была».

Мы опустили щит, сбросили броню и позволили себе опять быть обидчивыми и легкоранимыми. Нам вернули веру и надежду, веру в себя, в то, что мы пришли, упали с неба, как дар небес, и сделали кого-то счастливым.

Сказки иногда сбываются. Мы жили словно в сказке. Злая королева исчезла из нашей жизни, и в один прекрасный день Белоснежке настало время царствовать. Не одна она отведала отравленного красного яблочка. В каждой сказке обязательно есть дракон, которого нужно убить, ведьма, которую нужно победить, и множество препятствий, которые нужно преодолеть. Я старалась заглянуть в будущее и угадать, кто будет драконом и что это за множество препятствий. Но я всегда отлично знала, кто ведьма. И это самое печальное.

Я встала и вышла на верхнюю веранду посмотреть на луну. У перил, тоже глядя на луну, стоял Крис. По его сгорбленным плечам (обычно они были гордо развернуты) я поняла, что он совершенно опустошен, так же как и я. Я встала на цыпочки, чтобы напугать его, но он услышал, повернулся и раскрыл объятия. Я бездумно шагнула к нему и сомкнула руки у него на шее. На нем был теплый халат, подаренный мамой на прошлое Рождество, он был уже мал. Я положу ему под елочку новый, с его монограммой – КФШ, потому что он не хотел больше называться Фоксвортом, а хотел Шеффилдом.

Его голубые глаза заглянули в мои. Наши глаза так похожи. Я любила его, как лучшую часть себя самой, светлую и счастливую часть.