Леонид Леонов: подельник эпохи - Страница 27
Прознав о том, что жилищные условия у Лёни Леонова бедственные (дядя Алексей как раз жениться собрался), Фалилеевы – и сам художник, и его жена, тоже художница, Екатерина Николаевна Качура-Фалилеева – предложили Леонову переехать к ним. А у них ведь еще и две дочери были подросткового возраста.
Леонов, конечно же, согласился: куда ему еще было идти. Так и появился он в Доме художников, на Большой Якиманке, 54.
К февралю 1922 года газета «Красный воин» начала хиреть. С 23 февраля по 5 марта она вообще не выходила, потом тираж снизился с 15 до 10 тысяч, и, в конце концов, после первомайского выпуска увязшее в долгах издание работу свою прекратило. Начинался нэп и стремительно подъедал все, что не окупалось.
Но в мае 1922-го, к искренней радости Леонова, его наконец-то демобилизовали.
Всё, война окончилась! Больше тебе ни «Красной вести», ни «Красноармейца», ни «Красного бойца», ни «Красного воина». В ближайшие семь лет Леонов не напишет ничего такого, что выдавало бы в нем бывшего журналиста и политработника. Скорее, напротив…
«Деяния Азлазивона»
Одну из первых своих серьезных прозаических вещей – «Деяния Азлазивона» – Леонов написал в декабре 1921 года, в самый разгар работы в «Красном воине».
«Деяния…» очевидно дают понять, насколько далека была журналистская поденщина Леонова от потайного его дела.
Рассказ этот – уже настоящий Леонов, пошедший в путь свой и упрямо различающий ту дальнюю звезду, к которой влеком. Написаны «Деяния…» крепко, мастерски, в двадцать один год такие вещи получаться еще не должны; но, видимо, что-то сдвинулось тогда во временах и позволило совсем еще юным людям постигать вещи, и седым мудрецам малодоступные.
Сюжет рассказа «Деяния Азлазивона» таков: кочует по лесам ватага разбойников во главе с неким Ипатом, всего их 26.
(Заметим, что в мифологии цифра 26 не встречается вообще – а вот расстрел 26 Бакинских комиссаров в сентябре 1918 года стал одним из первых официальных советских мифов; слишком большого значения этому совпадению придавать не стоит, но определенные ассоциации имеют смысл.)
«[Разбойники] вышагивали с кистенями да с песнями столбовые дороги, обдирали проезжих, вычесывали подчистую случайных незадачных людей, обрабатывали купцов на скорую, немилостивую руку».
«С ними тогда случай случился. О неверную рассветную пору вытряхнули из возка богатого купца, полоснули без писку, заглянули, а в возке баба барахтается, купцова жена. Светало, спешили, а баба окричала попусту душегубами Ипатовых робят.
А был во хмелю Ипат. Шибануло ему винным паром в голову, надвинулся на бабу растопыркой, гаркнул по всю грудь:
– А ты, непутная, встречного молодца, не отведав, не хули́!
Вдарил ее наотмашь ножом, глухим концом, сердце вон вышиб.
Тут робята розняли на ней кохту – бабы-де золото на грудях прячут, а там, увидели, образок небольшой расколот разбойным ножом. Новгородский Нифонт, попалитель смущающих, на нем. Распался его взгляд надвои, и обе закосившие половинки того взгляда нелюбно в Ипата глянули».
Ночью к Ипату в «сонном явлении» трижды является святой Нифонт Новгородский, и разбойник решает прекратить дурные дела навсегда, уйти в скит.
Для поддержания своего ослабшего духа разбойники воруют из одной деревни попа Игната. Деревни наименование – Конокса; заметим, что в леоновские времена действительно существовало селение с подобным названием в Архангельской области.
Поп Игнат, как все священнослужители в прозе Леонова, мягко говоря, своеобычный. Молился, к примеру, о таком:
«– Да-ай, Осподи, чтоб дочка у Васьки Гузова рабеночка б от заезжева молодца понесла…
– По-одай ты мне, Осподи, приход вроде Коноксы, только побогаче. Да чтоб протопопица-т как кулебячка была!..
– Пода-ай, Осподи, отцу Кондрату сломление ноги…»
Получив себе такого знатного попа, ушли разбойники в «темную непроходимую дебрь».
«День-другой, кельи рядками повыросли. Третий-четвертый – частокол, а за ним ровик, защита от блудящего зверя. И в конец второй недели, нежданная, как цветок на болоте, маленькая церквушка зеленой маковкой зацвела во имя новгородского Нифонта.
В исходе той недели опять пришел Нифонт к Ипату:
– Отступаюсь от тебя на десять годов. Безустанным моленьем да зорким глазом сам себя все десять лет храни. Приступит к тебе Азлазивон, бес. Сам Велиар посетит тебя в месте твоем. Будь крепок. Сустоишь – приду, превознесу имена ваши».
Ипат принимает новое имя – Сысой, и скит его с той поры называется Сысоевым.
Нифонт Сысоя не обманывает: разбойников начинает донимать нечистая сила в самом разном обличье.
Корчевали как-то всей ватагою пни, в числе прочих бывших разбойников был мужик Никифор.
«Взмахнул Никифор над пнем, а пень-то поднатужился да и плюнул ему в рожу самую. У того и топор из рук повалился и сам пластом рухнул. А из пня выпорскнул черный мыш. <…> Стал с той поры Никифор как бы порченым. Стал на карачках ползать. Заросла щека его синим бородатым узором, как текла по ней пневая слюна…»
За первые шесть лет бывшие разбойники от бесовских проделок потеряли троих человек.
Наслали бесы белогривую собаку, питающуюся землей, но Сысой подкараулил ее в воротах.
«…окатил суку ведром свящёной воды. С грохотом провалилась в дыру собака, а из дыры пламень. Лизнул пламень в самое лицо Сысою, выел ему разом и брови и бороду. Был и без того ряб, а тут стал и с бритобрадцем схож, даже неприятен глазу».
Потом пришла в скит Рогатица, бесова сестра, но отслужили молебен – и та пропала.
Затем налетело стадо песьих мух, и Зосиму-инока укусили насмерть.
Не стерпевший непрестанного бесовского разгула поп Игнат задумал сбежать, но в дороге умер.
И здесь важная цитата:
«…не скорбел в скиту Сысой по Игнатовой пропаже, говоря так:
– Ушел от нас Игнат. Ино так лучше. Не хочу, чтоб даже малая скважня была в корабле моем. Впредь сам буду службу править. Мирской поп – адов поводырь».
На седьмом году приходит в скит бес в обличье юноши-богописца и, поселившись, пишет икону Нифонта. Но когда собираются иноки кропить водой икону, случается «лютое чудо»:
«Прыснули бесы с иконы врассыпную, кто куда, скрипя жестоко зубами. Понесло легонько паленой псиной. Поднял беспамятно архиерейские ризы свои Нифонт и, за голову схватясь, ринулся в дверь стремглав. Копытами простучал, пхнул Сысоя плечом, Мелетия рогом хватил наотмашь… И нет никого – и пусто, и голо, и лукаво».
Вводят несчастных в искус и женщинами, и яствами, а потом главный бес Азлазивон приходит самочинно, и тут Леонов наделяет свой, с апокрифическими интонациями, сказ иронией:
«В пятницу о Духовом дне вошел Петр на пекарню, а из квашни здоровущий хвост торчит, и на конце его рыжий волдырь. Обиделся Петр, подскакнул к кади да и зачал крестить. До поту Петр несчастную кадушку аминил, запыхался весь. Заглянул в кадь, а там черный ком. Пыхтит и топорщится вкруг него посиневшее тесто.
Злость Петра взяла, кадь запоганил, щенятина. Повернулся Пётр к Сысою бежать, а из кади хрипучий глас к нему:
– Петру-ух!..
– Ну?
– Разбей кадь-от, выпусти…
– А ты пошто лез? тебя кто пяхал?..»
Пойманного Азлазивона загоняют в могилу, ставят сверху крест и затем приходят туда всем скитом мочиться.
Не стерпев такого унижения, пошли бесы к самому Велиару (заметим в скобках, что Велиар, Белиал или Велиал – это дух зла, в Средние века считавшийся антагонистом Христа) с жалобой на Сысоя и тех его сотоварищей, что еще остались живы.
Раздосадованный Велиар поднимает огненный смерч и сжигает скит.