Леокадия и другие новеллы - Страница 9

IV

Он выходит, никем не препятствуемый, осмотреть забор: каменный, слишком высокий. Он думает, как достать лестницу, но деньги его пропали с отобранною одеждой. Однообразные шепоты за стеною привлекают его внимание, и несколько дней после обеда он тайно приходит сюда, на всех языках составляя призывы самые трогательные; наконец, раздосадованный нежною невнятицей, решает, что это только фонтан. Еда изысканна, и ложась в постель, ему все кажется, что слишком ее много.

V

Ночью он решается через стену неудачно. На обратной дороге, заметя в саду какую-то старуху, собирающую травы, он думает спросить, нет ли у ней чего-нибудь от ушибов: она сейчас пропадает. Назавтра кормят его особенно вкусно. Он корит свое бездействие.

Леокадия требует его внезапно; он отвечает ей с гордостию. На лице ее задумчивость. Его возвращают в комнату, моют и кормят; от девушек в шальварах он не может выяснить никаких ее распоряжений. Засыпает он в бочке, когда расчесывают ему волосы.

VI

Шум движения и разговора его пробуждает. Он лежит нагишом, под колоннами внутреннего двора, среди толпы девушек, которые заняты своими делами. Странное высокомерие, которое обличается в обладателях власти безответной, поражает его неожиданностию своих действий. Весь день сидит он скорчась; женщины ходят мимо него; простодушное их бесстыдство его изумляет. На лицах тех, что купаются в фонтане, он видит легкую улыбку, которая занимает его воображение. В счастливых сумерках наступившего новолуния выходит он поискать еды.

VII

От него требуют теперь работы, а привычка, которую в этом случае он склонен считать благодетельною, и угроза умереть от голода заставляют его смириться с участию водоноса. Одна из женщин дарит ему какое-то тряпье. Он обгорает под непривычным солнцем, а обильная еда и ленивое провождение времени сделали то, что лицо его, очень красивое, и тело оплыли очень заметно. С медным кувшином на загорелом плече, безучастно стоит он между девушек, ждущих набрать воды из фонтана, и ветер играет его черными локонами, когда проходящие мамелюки хлопают его по заду, впрочем дружественно. Он бросает кувшин, и девушки разбегаются в трепете.

VIII

Он ласкается думать, что речь его, об уважении к мужчине и человеку просвещенному, и требование аудиенции у султана, который сумеет оценить его достоинства, сделала впечатление. Девушки, как обыкновенно, приходят в комнату его вечером; думая подурачиться с одною, он замечает трудность ее поймать. В жареном мясе новый соус. В полнолуние он, пораженный внезапным ощущением, стоит, выскочив из постели, перед зеркалом, глядя на свои ноги, которым влияние туземной кухни усвоило вид почти женский. Звуки из сада его отвлекают; старуха, в которой узнает он свою знакомую, склонясь на коленах, воздевает руки к луне. Тревога его охватывает. У девушек спрашивает он Лукана, в котором всегда презирал клеветника Цезарева; ему обещают поискать.

IX

Брюки делаются для него испытанием. Он проводит дни en déshabillé, приученный жизнию в серале и находя в этом живейшее наслаждение. Вдруг объявляют ему о милости быть допущену до аудиенции. В восторге, он не спит перед нею, думая о свободе, об удачном ответе и возможном влиянии, и проч. В строгом сукне, с живописными кудрями по плечам, несколько часов он терпит в жаркой, блистательной зале, среди разноязычной толпы, а потом посылают его есть за одним столом с сераскирами и кучерами британского посольства. От опасностей, какими в здешних нравах угрожает непрошеная его прелесть, он дичится соседей – и уронив салфетку, не решается ее поднять. После третьего-четвертого выхода, когда он по-прежнему не имеет ничего кроме разочарований, европейский фасон не выдерживает роскошных его, по-местному загорелых бедер, – брюки вечером расползаются плачевно. Ему выговаривают с силою, упирая особенно на великодушие султана, на любовь его к театру франков: он извиняется неловкостию и потом винит себя за малодушие.

X

Странные боли, во время аудиенции и сильнее вечером, понуждают его просить врача. Допускать их сюда не принято: но он угрожает, подозревая чахотку, и ему разрешают неохотно. Из посольства приходит медик, очень медленный, осматривает его и назначает компрессы; за спиною его проскальзывает знакомая старуха. Неделю не допускают его вставать, переменяя повязки, а несносное жжение и теснота усиливаются, так что он думает составить завещание, пока одною ночью, непривычно спокойною, сорвавши в нетерпении марлю, в ужасе не обнаруживает себя с полною женскою грудью, очень красивою. Не веря себе, он подскакивает раз-другой на месте и выглядит очень странно. Девушки вечером, удивленные, переговариваются и обещают спросить у повара. Повязывая галстук, он себе напоминает травести провинциальной труппы, которой холодность публики не позволяет взять актрису моложе. Он раздражается – и одному французу, говорившему с ним слишком обходительно, замечает, что не его ли нации обязано человечество печальным разочарованием в свободе гражданской. От повара приходят сказать, что кухня его безукоризненна и британский консул очень ее похвалял. Молодой человек просит благодарить его.

XI

От солнца делается у него ожог на груди, и он очень беспокоится, ухаживая за нею, но все обходится благополучно. От отсутствия ясных распоряжений и от обиды повара на его недоверие он счастливо худеет, так что талия его возвращает свою гибкость. Волосы его спадают до поясницы, а как ножниц ему не дают, он приучается плести из них косу довольно изящно. В третью стражу, впросонках слышит он быстрое вхожденье в отворенные двери: из сумрака, между двумя факельщиками, Леокадия, с задумчивостью, смотрит на него, подымающегося в мускусной испарине из смятой постели, с выражением замешательства, придерживая широкое покрывало на бедрах, с рассыпанными черными косами по смуглой груди, – и, по минутном молчании, уходит, когда он, хотя с любезностию пойти ей навстречу, спутывается и падает в простыне. Странное посещение его смущает, но, не видя из него следствий, он начинает считать его сновидением.

XII

Необыкновенно рано его пробуждают для важного приема, где участь его может решиться; вносят фрак и рубашки по последней моде и заставляют сейчас одеться. Он видит особенную строгость и трепещет. По длинной анфиладе приводят его в комнатку с портретом султана, берущего горную крепость, и наказывают ждать здесь; в нетерпении ходит он по ее тесноте, покамест солнце не указывает на полдень; дверь заперта, никто ему не ответствует. Физические его мучения чрезвычайны. Леокадия, надмению которой он обязан сим родом смерти, проклинаема им в крайних выражениях. Солнце клонится; он в отчаянии; чувства его померкают. Вдруг слабый аромат ему слышится. Внезапно входят в двери – сдирают с него крахмальное белье, сбрасывая кучей в угол, и, обезумевшего от восторга, наряжают в шелковые шальвары и красные с золотою вышивкою туфли. Он всем повторяет, что гордится видеть в этом волю султана, и непременно хочет, чтоб это было доведено до его слуха. В уши вдевают ему золотые кольца, несколько тяжелые. После ужина за багряною занавесью подают таз и кувшин вымыть руки от миндаля и жареной курицы.

XIII

……………………………………

Врача запрещают настрого, и он вынужден принимать знакомую старуху, глядя на нее с недоверием, покамест она его успокаивает. Его воображение, действительно, слишком разыгрывается.

……………………………………

……………………………………

Прочтя найденного Лукана, он хочет вернуть его, выражая при сем благодарность принятым образом, но ему оставляют до новомесячия, так как книга, быв при нем в обыкновенный срок, равномерно почитается нечистою, и таким образом он получает возможность пересмотреть ее еще раз. Некоторые красоты поэтические тут замечаются ему впервые.