Лента длиною в эпоху. Шедевры советского кино - Страница 7

Это из сцены расстрела мирной толпы в Одессе 1905 года. Из фильма Сергея Эйзенштейна «Броненосец Потемкин».

Смертельно раненная молодая мать, падая, сама нечаянно толкнула коляску.

Со ступеньки на ступеньку вниз, ближе и ближе к волнам, непоправимо…

Сергей Михайлович Эйзенштейн (1898–1948)

Кинокадр безвинной жертвы, чудовищной и бессмысленной, давно оторвался от конкретных исторических событий, его подсказавших, вырос в символ вселенской несправедливости и мирового зла, объял все расстрелы, расправы, бомбежки, обвалы, стихийные бедствия трагического XX века. Безвестный новорожденный младенец в белой смертельной коляске стал образом нарицательным. И его знают все – помнят ли, видели или понаслышке.

Фильм был снят в 1925 году на московской кинофабрике «Совкино» (бывшей «А. Ханжонков») по заданию советского правительства к двадцатилетней годовщине первой русской революции. Матросское восстание на броненосце «Князь Потемкин Таврический» – одна из самых памятных страниц этой генеральной репетиции Октября.

Премьера состоялась после торжественного юбилейного заседания в Большом театре 25 декабря 1925 года.

На пышной, барочной императорской сцене натянуто аскетичное белое полотно экрана. В креслах алого бархата, в золотых ложах – коммунистическая элита: френчи, гимнастерки, сапоги. Присутствует политбюро ЦК ВКП(б). Это – праздник новой революционной России, «отчет» молодого советского кинематографа перед властью.

Как контрастируют чеканные матросские шеренги, корабельная медь, бешеный ритм действия с медлительной сменой планов, серебристым светом лампионов в стиле модерн, корзинами махровых хризантем и любовными страданиями несчастной певички Полы – Веры Холодной в ленте 1918 года «Сказка любви дорогой», этой лебединой песне частновладельческого кино!

А ведь прошло всего семь лет… Экран неузнаваемо изменился. Им овладела социальная эмоция. Гнев и ненависть рвутся наружу, перехлестывая за рамки кадра.

Как бывало в России и раньше и часто будет впредь – к торжественному часу проекции не успевали. Уже крутились в Большом первые ролики, а в монтажной на кинофабрике в Замоскворечье еще шла паническая склейка финала, на автомобилях готовые куски экстренно доставлялись на Театральную площадь. Думали, как бы не опозориться, а получилось по-другому… Полный триумф. Напряженная тишина в зале то и дело взрывается аплодисментами. Фильм был, понятно, черно-белым, но на мачте восставшего корабля в патетический момент бунта взвивался красный флаг. Его красили вручную для каждого экземпляра ленты (в кино он называется «копией»). Это был пик зрительского восторга, это будет одна из любимых легенд о «Броненосце Потемкине». Как и фраза, которую в своих мемуарах повторит постановщик фильма вслед за Байроном, рассказавшим о реакции читателя на его поэму «Чайльд Гарольд»: «И проснулся знаменитым…»

Знаменитым – до конца своих дней. И до наших тоже. «Броненосец Потемкин» всегда лидирует в рейтингах и международных опросах, держа «титул фильма № 1 всех времен и народов» по определению Всемирной Брюссельской выставки 1957 года.

1998-й – год столетия Эйзенштейна (1898–1948) вызвал свежий всплеск интереса к его наследию, к его исключительной личности. На всех кинофестивалях года – от Берлина до Сан-Франциско, от Санкт-Петербурга до Алматы – шли эйзенштейновские дни и сеансы; новый поток открытий в мировом эйзенштейноведении не иссякает и в XXI веке.

Эйзенштейн был наделен множеством талантов, уникальной памятью, редкостной образованностью, блистательным и живым умом, искрометным юмором. В кинематографе среди множества легенд о нем бытует и такая: патологоанатом, молодой врач, делая вскрытие мозга покойного и не зная, кто это, прибежал, пораженный, спросить, кем он был, какой профессии. «Кинорежиссер», – ответили ему. «Как досадно! – закричал доктор. – Он мог бы открыть новую теорию относительности! Новые законы вещества!»

Но при молодом, без малейших признаков старения мозге пятидесятилетнего Эйзенштейна у него было сердце восьмидесятилетнего – инфаркт послужил причиной смерти.

Молодой медик был прав: кинорежиссура – только часть огромного и разностороннего наследия Эйзенштейна. К чему бы ни прикасалась его легкая рука, что бы ни занимало его неуемно-пытливый ум, возникали открытия, рождались удивительные гипотезы.

Он был не только художником, деятелем искусства, но и выдающимся ученым, генератором идей. Многие отрасли сегодняшнего гуманитарного знания, не говоря о теории искусства и искусствоведения, где ему карты были в руки, но и семиотика, и психология, и новейшие штудии на стыке наук, числят Эйзенштейна среди своих предтеч или первооткрывателей.

В богатейшем архиве Сергея Михайловича, героически сбереженном его вдовой и преданным другом Перой Моисеевной Аташевой, еще немало неопубликованного – хватит на XXI век! И когда прикасаешься к пожелтевшим уже бумагам, исписанным его неповторимым почерком, к синеватому шрифту машинописи тех лет – стенограммам лекций, всякий раз буквально захватывает дух: что ни абзац, то свернутая оригинальная теория, что ни беглое, высказанное между прочим замечание – снайперский выстрел.

Как и всем людям его поколения, ему выпала на долю судьба, вместившая в себя две мировые войны и одну гражданскую, революции, коллективизацию, террор, Победу, атомный взрыв над Хиросимой, начало «холодной войны».

Точно сказал об Эйзенштейне другой выдающийся кинематографист и его младший товарищ Григорий Козинцев: «Вероятно, самое великое было в нем бессознательное чувство гигантских подземных толчков жизни – движение огромных масс. Он создал в наш век – Трагедию».

Трагичен был и его жизненный путь.

Как пришел он к «Потемкину»?

«Не могу похвастать происхождением.

Отец не рабочий.

Мать не из рабочей семьи…

Революция дала мне в жизни самое для меня дорогое – это она сделала меня художником.

Если бы не революция, я бы никогда не "расколотил" традиции – от отца к сыну – в инженеры».

Так начинается «Автобиография», написанная Эйзенштейном в 1939-м. Всемирно признанный творец «Броненосца Потемкина», советский «кинематографист № 1» вновь и вновь возвращается к теме своего социального происхождения и прихода в революцию, объясняясь и оправдываясь.

Это сегодня, когда возродилось благоговение перед чинами и регалиями эры царизма, Эйзенштейн мог бы смело похвастать родством. Отец, Михаил Осипович – гражданский инженер и архитектор города Риги, дослужившийся до действительного статского советника и, более того, удостоенный дворянства. Увы, пожаловано оно ему было слишком поздно, в самый канун роковых событий 1917-го, которые заставили этого важного господина эмигрировать. Мать, урожденная Конецкая, – наследница петербургского речного пароходства, из богатого русского купечества.

Эйзенштейны принадлежали к «сливкам» общества – роскошный дом, журфиксы, вист по вечерам, званые обеды, челядь и все прочее. Но их единственному сыну суждено было пополнить племя «блудных детей» российской буржуазии, тех, которые «выламывались» из своего класса, прожигая жизнь и отцовские капиталы в пьянстве, подобно героям романов М. Горького, или – кто может! – уходя в искусство.