Ленка-пенка (СИ) - Страница 49

Помню, как до войны я очень жалел, что в моё окошко солнце так редко заглядывает. Во-первых, небо у нас чаще было затянуто тучами, чем голубое. Город у нас такой, совсем не как эта Тальменка, куда нас привезли. В Тальменке-то всё время солнце, а в Ленинграде вечно что-то капает с неба, а под ногами что-то хлюпает. Нет, я не жалуюсь. Свой город я люблю, он очень красивый. И ни за что не соглашусь насовсем переехать в эту Тальменку. У нас лучше. Мне лишь хотелось бы, чтобы солнца в Ленинграде было бы побольше и почаще.

Второй причиной того, что солнце являлось редким гостем в моём окне, являлось то, что это окно выходило во внутренний двор. Дом у нас был шестиэтажный, а мы жили на третьем этаже. Дворик совсем крохотный и дом напротив солнышко загораживал. Летом солнышко могло заглянуть ко мне только с девяти до одиннадцати утра. Если туч на небе нет, понятно.

Ну, ничего, ничего. Война почти закончилась, ничего. Наши уже в Берлине, по всем подвалам ищут вонючку Гитлера. Как жаль, что убить его можно будет только один раз! Вот закончится война, вернётся Колька и заберёт меня отсюда обратно в мой любимый Ленинград. И мы с ним станем там жить вдвоём. А потом Колька женится и у меня будет племянник. Я его стану водить по городу и показывать, что где было до войны и что разбомбили фашисты. Город же мы обязательно восстановим, сделаем его ещё лучше, чем было. Я буду гулять со своим племянником, мы с ним в парк пойдём, на аттракционы, в зоосад пойдём, мороженое кушать будем.

Зоосад. Мороженое.

Я не очень хорошо помню тот день, ведь я тогда был совсем мелким, но вот мороженое запомнил. Помню, с утра ярко светило солнце, и бабуля заставила меня жёлтую панамку надеть, а я эту панамку терпеть не мог. Мне казалось, что в ней я выгляжу глупо, и люди смеются, глядя на меня. Потом мы с бабулей поехали в зоосад, она купила мне мороженое и я его ел. Потом я выпросил у бабули ещё одно мороженое, а бабуля ушла покупать билеты. И пока она ходила, я мороженое скормил маленькой смешной собачке с большими ушами. Бабуля вернулась, а мороженого уже нет. Я прошу ещё одно, а бабуля не покупает, говорит, горлышко простудишь, и суёт мне какой-то пирожок, не помню уже с чем. А я ведь второе мороженое не ел, я собачку угостил им. Но объяснить я это почему-то не мог. Мне было очень обидно, и я громко ревел. Люди идут мимо меня и улыбаются, а я всё реву и реву. Вот, это почему-то запомнил. А потом мы прошли в зоосад, было объявление по радио, и началась какая-то непонятная мне суета. Я ведь маленький был и глупый. Тогда я даже не понимал, что это такое —война.

Зато теперь я очень хорошо это знаю. И не только из Колькиных писем, я и сам войну видел. Сначала она пришла в мою страну, потом в мой любимый город, а потом уже и в мою комнату и даже в мою кровать. Было очень страшно. А ещё было больно. Было невыносимо больно терять родных. У нас до войны была такая большая и дружная семья, и мы жили в такой просторной комнате с высоким потолком. А потом пришли фашисты, сожгли мой дом и убили всех. Они, эти твари, убили всех. Всех!! Остались только я и Колька.

Колька —это мой старший брат. То есть, средний. Наш самый старший, Мишка, ещё до войны в армию ушёл. Вернее, на флот. На Северном флоте он служил. И не абы где, а на подводной лодке! На самой настоящей подводной лодке. Я это точно знаю, у меня и фотокарточка его была раньше. Правда, самой лодки на карточке не было (она секретная!), зато там был Мишка в форме. Жалко, что карточка сгорела вместе с домом, память о Мишке была бы.

Война не сразу пришла в Ленинград. Сначала всё было почти как обычно, только мы иногда бомбоубежище спускались. Но не часто, летом налётов было мало. Первое моё воспоминание именно о войне —это как я провожал на фронт папу. В тот день я в садике был с утра, но знал, что папа уходит на войну. Я накануне вечером видел дома, как он собирался. Я был в садике, наша группа гуляла на детской площадке, и тут я услышал, как на улице кто-то громко начал петь песню «Священная война». Очень громко, будто бы сразу сотни людей её пели.

Там же папа! Папа уходит на войну!

Я улучил момент, когда Анна Васильевна отвлеклась, и бегом припустил к калитке. Мне кричали вслед, но я не останавливался. Папа! Выбежав со двора на улицу, увидел, как мимо меня проходят сотни вооружённых людей. Они шли и пели. И случилось чудо. Папа! Я нашёл его среди этих сотен людей, нашёл! Подбежал к нему, он поднял меня, поцеловал, опустил обратно на землю и ушёл. Совсем ушёл. Больше я не видел папу никогда.

Конечно, мне потом попало от Анны Васильевны, но разве это важно? Зато я смог ещё раз увидеть своего папу. В последний раз.

Самый первый погиб у нас Мишка. Зима, холодно, кушать хочу так, что болит живот. Я был дома один, кто-то постучал в дверь. Открыл —там женщина. Вам похоронка, говорит. Я тогда не знал, что это такое, но бумажку взял у неё. А потом пришла мама, увидела эту бумажку, и стала плакать. Это случилось 12 октября, где-то в южной части Норвежского моря. Как погиб Миша неизвестно. Написано только, что «верный воинской присяге, проявив геройство и мужество».

Миша погиб первый, но к тому времени, как мы узнали про это, у нас уже умерли бабушка с дедушкой и мы с мамой и Колькой остались втроём. Колька домой редко приходил, он в ремесленном учился и был на казарменном положении.

Потом где-то в середине января погибла мама. Не знаю, как она погибла. Ушла за водой и не вернулась. Я съел весь хлеб, что оставался дома, было очень холодно. Когда через три дня пришёл домой Колька, он нашёл меня скрюченного на кровати под матрасом, там было теплее. Колька принёс дров и немного каши в кастрюльке. Он затопил буржуйку, напоил меня кипятком, накормил кашей, а потом увёз на санках в круглосуточный детсад. К счастью, мои карточки дома были, мама не взяла их с собой.

Обидно. Как же горько и обидно было потерять маму уже после победы. Ведь мы победили! Мы уже победили к тому времени фашистов. Я точно знал это! Я даже бояться бомб и снарядов перестал. Зачем бояться, если мы победили? Осенью я ещё боялся, но после того случая с солнышком страх прошёл совершенно.

А осенью я боялся.

Особенно страшно мне в подвале было, когда нас завалило. Бомба в наш детсад попала и старый дом, в котором наш садик был, развалился. А мы все в подвале. Очень страшно, темно, ничего не видно, все ревут кругом, Анна Васильевна не отвечает. Да ещё вода откуда-то течь стала. Потом что-то зашуршало, какие-то камушки посыпались, и я слышу, как сверху Колькин голос кричит мне: «Бориска! Бориска, ты живой там?!».

Через некоторое время к нам какой-то мальчишка пролез с электрическим фонариком. Он хотел Светку Малахову подсадить к дырке в стене, через которую сам пролез только что, но та боялась, ревела и отбивалась. Пока мальчишка с ней возился, фонарик утопил свой в воде. Там на полу уже много воды было, нам пришлось на лавочки ногами встать, так как вода очень холодная была. Опять стало темно.

Этот мальчишка, что спасать нас залез, какой-то странный был. Себя по фамилии называл и говорил о себе так, будто его тут нет. Помню, бродит он в ледяной воде, а ему там выше колен уже, бродит и подгоняет нас: «Быстрее, щучьи дети, быстрее! А то Степанов тут себе с вами самое важное место отморозит!».

Вот, это запомнил, а как меня спасли помню смутно. Замёрз я и страшно мне было. Помню, Степанов поднял меня и в нору какую-то сунул, а там чьи-то руки схватили меня за запястья и выдернули наружу, как морковку. Мама меня сразу домой унесла греться.

Да, тогда я ещё боялся. Но после чуда со сказкой бояться перестал совсем.

Было утро. А может и день, не знаю. Мама ушла куда-то, на столе свечка горит. Темно ведь в комнате, окно фанерой заделано. Одно стекло, правда, целое, но на нём светомаскировка. Я в кровати лежал, а тут в дверь стучат. Долго стучат, пришёл кто-то. Я не хотел вставать, но больно уж настырно стучали. Выбрался я кое-как и потащился открывать. Долго шёл, голова кружилась. Открываю —там девчонка незнакомая. Первый раз её вижу. Спрашивает меня, не я ли мальчик Боря. Говорю, что я, но она не понимает меня. Наверное, я слишком тихо говорил тогда.