Ленивое лето - Страница 7

— Юлька, — сказал я, высвобождаясь из ее рук. — Зачем ты вернулась домой, Юлька? Уезжай обратно, куда хочешь уезжай.

Она отступила на шаг, спросила с укором:

— И ты, Сенька, гонишь меня?

Вот и попробуй объяснить, что я ей добра желаю.

Темень стояла непроглядная, когда прибежал я к Кольке. Он давно ждал меня, нетерпеливо топтался в сенях, а рубаха на его тощем животе оттопыривалась пузырем. Ясное дело, там, за пазухой, прячет Колька килограмм колбасы. Пирата прикармливать.

— Сычиха уехала, — сообщил он. — И матухи тоже, твоя и моя. Их Петька Фиксатый повез. Полну машину огурцами забили. Фиксатый мешки таскал.

Петька Фиксатый — шофер в нашем совхозе, работа у пего не бей лежачего: директора на «козле» катает. А за бутылку водки Петька хоть самого черта на край света свезет.

Я подозрительно взглянул на Кольку.

— Ты Фиксатого про клад не спрашивал?

Он вытаращил зрачки.

— Что я, чокнутый? Чтобы он догадался и к нам в долю полез? Нам — с этими процентами — на двоих мало.

Нет, если когда-нибудь что-нибудь сгубит Кольку, так это его жадность.

— Тогда полный порядок, — сказал я. — Идем, командор.

Мы вышли на улицу. Ночь густая, хоть глаза коли, а окна во всех домах электричеством полыхают. Колька даже у себя свет не выключил, хотя изба оставалась пустой. «Так нужно, чтобы подозрения ни у кого не возникли, — объяснил он мне — Все в деревне знают, что мать на вокзал уехала, и пусть думают, что это я дома. Это мне для алиби», — не очень понятно втолковывал мне Колька.

Мы шли по улице, и я заглядывал в окна. В одной избе смотрели телевизор. Эх, пожалел я, по собственной глупости пропускаешь ты, Сенька, футбол. А сегодня «Спартак» с «Карпатами» за кубок дерутся, полуфинальная встреча. И как мой «Спартачок» без меня выиграет — ума не приложу… Дядя Сеня Моряк сидит за столом, ужинает. Ничего удивительного, любит человек поесть, сам говорил. А Мишки с Люськой не видно, должно быть, дядя Сеня их спать уложил, и автомат они с собой унесли… А в нашей горнице усмотрел я в окно Юлю. Она сидела, привычно склонясь над раскрытым журналом, только смотрела не в журнал — мимо.

У Сычихи в избе тоже свет был, на террасе. Я, конечно, ее стекол за высоким забором не видел, но так мне Колька сказал. «Занавешено плотно, — сказал Колька, — а теплится свет».

Он толкнул калитку.

— Вот беда, на ключ закрыта.

И тотчас там, за высоким забором, загремел цепью и залился бешеным лаем Пират.

— Придется через забор, — кумекал Колька. Достал из-за пазухи колбасу, отдал ее мне, уперся руками в доски забора, наклонился.

— Лезь по моей спине и сигай туда, — приказал он. — И сразу колбасу ему в пасть. Пусть давится…

Я поежился: игра заходила слишком далеко. Пошутишь с таким вот человеком, а юмор до пего, как до жирафа, доходит. Все на веру берет. Может, признаться во всем, сказать Кольке правду? Раздумывая, я лизнул колбасу. Она восхитительно вкусно пахла чесноком, перцем и почему-то хрустящими малосольными огурцами. Перед такой не то что глупый кобель — кто хошь не устоит. Жаль мне стало ни за что ни про что скармливать это сокровище бессловесной твари. Да и ссадина на ноге, укушенной Пиратом, отчего-то заныла.

— Ну ее к ляду, эту затею, Колька. Рискуем жизнью, а во имя чего — неизвестно. Может, Фнксатый сбрехал насчет клада? Давай лучше сами эту колбасу умнем и по домам подадимся.

— Лезь! Мы должны знать, зачем остановился у Сычихи этот человек. Лезь, — повторил Колька голосом мученика, и я понял, на какой великий подвиг идет мой друг, жертвуя колбасой. И устыдился своей робости. Сам виноват: назвался груздем — полезай в кузов.

В одно мгновение я вскарабкался по спине приятеля на его плечи, оседлал забор.

Пират буквально из кожи лез, рвался с цепи и такой брех поднял, что опять, как и в прошлый раз, взвыли все собаки в деревне. Цирк, тарарам, светопреставление… Колька подтянулся на руках, скребанул ногами по доскам и уселся возле меня.

— Давай!

Я размахнулся и швырнул колбасу на голос Пирата. Наверно, попал удачно, потому что кобель гавкнул еще раз-другой и примолк. Только цепь позвякивала.

— Давай!

Мы скатились с забора в огуречные плети, в несколько прыжков подбежали к окнам. Я припал к стеклу, вглядываясь в избу, но увидеть ничего не смог. Темно, как в чернильнице.

— Поди сюда, — зашипел Колька от террасы. — Гляди.

Полоска света пробивалась между рамой и плотной занавеской. Колька подтолкнул меня к этой полоске, и в крохотную щель увидел я Василия Павловича. Он сидел за столом в одной майке и толстым карандашом чертил что-то на листе бумаги. Лампа-десятилинейка стояла перед ним, розовые окружья света падали на бумагу, на его сосредоточенное лицо.

— Соображаешь? — спросил Колька.

— Не.

— Схему чертит, план. Выглядел все, разузнал, а теперь расчет делает. Может, он вообще шпион? Ходит везде с каким-то чемоданом, а там, наверно, фотоаппарат у него. Или передатчик. — Колька больно ухватил меня за руку. — Нам надо выкрасть эту бумагу.

— А как?

Я уже позабыл, что сам выдумал всю эту игру, Колькин азарт захватил меня, даже мурашки по телу побежали.

— Как мы выкрадем эту бумагу, Колька?

— Очень просто. Ворвемся в избу, я крикну: «Руки вверх!», а ты хватай бумагу и — деру. Если чего — я его задержу. Приемчиком. Пошли!

Час от часу не легче. Совсем рехнулся малый.

— Колька, не чуди.

— Тшшш!

Он решительно шагнул к крыльцу, но тут Пират с диким ревом бросился ему в ноги. То ли всю колбасу слопал, гад такой, то ли вспомнил, что дом сторожить обязан.

Колька отскочил.

А в щели забора, высветив нелепую фигуру Кольки, ударил свет автомобильных фар, и там, за калиткой, остановилась машина.

Мы с маху шлепнулись в огуречные плети, путаясь в них, поползли в сторону от избы.

Скрипнул ключ в калитке, в палисадник вошли какие-то люди. Что-то тяжелое они несли, и дышали хрипло, с надрывом. Мы замерли.

Пират, тревожно скуля, рвался с цепи навстречу идущим.

— Вот это номер, — прошептал Колька. — Видишь?

— Не.

— Фиксатый и матухи наши Сычиху под руки волокут. Чего бы это с ней?

Они поднялись на крыльцо, и Пират, зараза такая, ни разу не брехнул на них, не тронул никого, не загородил дорогу, только скулил и скулил, жалуясь на что-то. На нас, наверно, колбасы мы ему, обжоре, мало дали…

— Фиксатый дверь открывает, а Сычиха и стоять не может, — шепотом рассказывал Колька. — Ну и глаза у него! Ручаться могу, даже филин так не видит ночью, как он видит.

Когда за ними закрылась дверь, мы опрометью бросились к калитке, выскочили на улицу. И Пират не загородил нам дорогу — лежал у крыльца и скулил.

На улице Петькин «козел» рычал невыключенным мотором, гасли в избах огни, от реки тянуло свежим ветерком.

— Все, теперь наше дело в шляпе. Сейчас мы проникнем туда, что надо — разузнаем.

Колька даже присвистнул от удовольствия.

— Как это проникнем?

— А вот так, балда ты безмозглая, — обругал меня Колька и завопил во весь голос — Мамка-а-а!

Отворилась дверь, выплеснув в темноту желтый прямоугольник света. Колькина мать вышла на крыльцо.

— Ты чего орешь, полуночник?

— Чего вы приехали-то?

Колькина мать спустилась с крыльца, подошла к нам, вгляделась.

— И Сенька тут? Дружки-не-разлей-вода… С Сычихой плохо, — пожаловалась она. — Вроде удара приключилось по дороге: захолодела вся и рукой-ногой не шевельнет. Никак помирать собралась…

Вслед за Колькиной матерью возник на крыльце Петька Фиксатый, кивнул нам.

— Попа просит, — озадаченно сообщил он. — Исповедаться желает.