Ленин - Страница 26

«Далека была дорога и туманна цель внуков Чингис-хана, – думал Владимир, – а, однако, дошли до польской и венгерской земли, если бы не споры и не зависть, кто знает, не увидели бы их стены Рима и Парижа? Но и так зашли далеко, аж до Шленска, под Будапешт и Вену. Тем самым шляхом захватчиков мчатся мои мысли, шляхом, уже пройденным ордами без числа…».

По правой стороне Енисея тянулись большие деревни богатых казаков, поселенных здесь некогда царями для защиты южных границ Сибири. Остались они тут навсегда, так как никто уже не думал о нападении на могущественную империю, которая как громадный паук раскинула широкую сеть, брошенную на почти пятую часть целой планеты.

Среди них в местах менее плодородных власть поселила отчужденных крестьян, бездомных бедняков, лишенных своих полей в России. И здесь, в этом красивом краю, вели они нищую жизнь – темные, ленивые, завистливые и злые. Воровали у казаков лошадей и скот, косили их луга, вырубали леса, вынимали из сетей рыбу, поджигали дома, а в стычках убивали богатых соседей.

Владимир Ульянов-Ленин.

Фотография. 1897 год

За рекой, дальше прибрежных скал, кочевали татары, сторожа табуны коней и стада овец. Отмахивались они от стай волков и от банд злых людей, безнаказанно нападающих на жестоких последователей воинственного пророка из Мекки.

Враждебность, никогда не проходящая, царила между двумя берегами Енисея, который, сжатый красными обрывами Кызыл-кайя, катился с плеском и глухим гулом, кружась и пенясь среди подводных камней и стремясь к океану, где господствовал белых дух, безумствующий в ледяных дворцах и отзывающийся грозным ревом северных вихрей, морозным дыханием смерти.

Здесь родились и формировались мысли Ульянова, смелые до дерзости, почти бешенства; здесь созревали и превращались в горячие и строгие клятвы, наподобие аскетичных порывов фанатичного пророка, наподобие мрачной молитвы сектантов, скрытых в лесных часовнях и берлогах отшельников, заглядывающих в потусторонний мир.

В это время он, преследуемый изгнанник, думал спокойно, холодно, без порывов и мечтательности о вещах обычных, появившихся из земли, а также ее слез, уже в минуту появления оплодотворенных через глухую, немую и слепую ненависть; перебрасывал мосты над пропастями; подрывал грозные крепости, вводил в заблуждение и влек за собой по ложному пути тысячи врагов.

Здесь, слушая плески быстрого течения Енисея, интуитивно чувствуя каждое вздрагивание могучих сил первобытной природы, шепоты теней, выходящих из-под красных камней с древних кладбищ, понимал, что среди борцов за судьбу угнетенных, призванных к строительству новой жизни, он был единственным, который располагал силой, волей и умением вождя.

Он мог погибнуть за решеткой тюрьмы, на виселице, от пули или на повторном далеком изгнании? Было бы это бессмысленной расточительностью сил, необходимых для великой цели!

Пришел к выводу, что не может оставаться в России – лакейской, темной, царской, неподвижной, как гниющий заросший ряской, водяными растениями и камышом пруд. Жаждал свободы, свежего ветра, свободы движения, глубокого дыхания и ничем не связанного действия.

Знал, что после ссылки его в Сибирь и после ареста воспитанных им учеников партия быстро клонилась к упадку. Ничего в ней не делалось; с трудом поддерживалась связь между оставшимися членами. Мелкая кропотливая работа над просвещением давала ничтожные результаты. Он чувствовал себя призванным для великого дела.

«Крушу скалы, пользуясь молотком для домашнего пользования, – думал он с горечью, – а в это время нужен молот. Тяжелый, сильный и сокрушительный! Была бы им большая российская газета, издаваемая за границей и распространяемая регулярно тайными каналами в России. Знаю, что будет она разрушающим и созидающим молотом, чувствую себя в силах взять его в руки и нанести им безошибочные удары».

С этой минуты изгнание его тяготило. Перестал спать, есть, ходил молчаливый и неспокойный, терзаемый горячкой работы и выполнения обдуманного плана.

С таким скрытым намерением, после окончания времени принудительного пребывания в Сибири, вернулся он в Петербург, оставивши жену в Уфе. Разъезжал по столице, выпытывал подробно состояние партии и настроения в революционных кружках, советовался с известными вождями социалистического движения и, поняв все, написал жене короткое письмо: «То, о чем думал я, глядя на минусинские степи и могучее течение Енисея, осуществимо или должно скоро осуществиться. Выезжаю за границу. Жди письма, после которого сразу же приезжай».

Ульянов уже видел перед собой созданный в мечтах молот, похожий на молот Тора, выковывавшего острые дротики, щиты, панцири и мечи, разбивающие горы и головы врагов, бросаемых в мрачной Вальхаллу, откуда нет возвращения во веки веков.

Молот этот крушил и валил нагроможденные скалы противоречий, но, будучи инструментом уничтожения, не мог строить.

«Сперва сломать старье, уничтожить, искоренить, а позднее создавать новое!» – думал Ульянов, сжимая зубы и щуря раскосые глаза.

В одной из маленьких пивных, которых сотни в предместьях Мюнхена, у столика около окна сидела скромная нарядная дама с серьезным, сосредоточенным лицом. Перед ней стояла кружка пива. Не прикасалась к ней, однако. Нетерпеливо поглядывала на часы. Явно кого-то ждала.

Часы над стойкой пробили одиннадцать часов.

В данный момент двери открылись, и в полутемное помещение вошел небольшой, плечистый мужчина в сером пальто и помятой мягкой шляпе. Осмотрелся внимательно. В этот час в пивной, где обычно собирались рабочие, никого не было.

Вошедший гость повернул раскосые глаза в сторону одинокой фигуры женщины в черном плаще и подошел к столику.

– Бахарев? – буркнул он.

Утвердительно кивнула головой. Мужчина уселся и вопросительно оглядел незнакомку.

К столику приблизился хозяин пивной.

– Светло? Темно? – задал он обычный вопрос.

– Пожалуйста, чашку кофе, – ответил гость.

Немец пошел в кухню, пыхтя трубкой.

– Доктор Иорданов? – спросила женщина.

– Йорданов…

– Вы издаете призывающую к борьбе за справедливость газету «Искра»?

Минуту колебался, но кивнул головой и шепнул:

– Допустим, что да, но что из этого следует?

Она сразу же отвечала:

– Хочу дать значительную сумму на издательство. Знаю, что редакция имеет постоянные финансовые хлопоты, типичные, впрочем, для нелегальных газет за границей, итак?..

Мюнхен. Центр города.

Открытка. Конец XIX века

Умолкла, так как приближался кельнер, несущий большую чашку кофе. Когда он отошел, продолжила дальше:

– Объясню все! Я сестра Бахарева, повешенного за организацию покушения на Николая II. Хочу мстить… но не царю, так как это ни к чему не приведет. Зло не только в царе. Не один, так другой. Весь строй виноват…

Человек с раскосыми глазами слегка усмехался и слушал.

– В «Искре» вы ведете борьбу с эсерами, называя их трусами, романтиками, мелкими буржуями. Так есть в действительности! Я знаю их хорошо! «Искра» опровергла теорию легальных социалистов, неотвратимо стремящихся к оппортунизму и подчинению буржуазным идеалам. В это время ваша газета стократно права, доказывая, что нет у них ни минуты для потери времени в создании настоящей партии социалистической и революционной, которая в самом тяжелом периоде должна начать борьбу против царизма, буржуазии и ее помощников среди эсеров, демократов и либералов!

– Гм, гм, – буркнул доктор Йорданов. – Вы действительно внимательно читали статьи «Искры», однако, не понимаю, что это имеет общего с намерением совершения мести за смерть террориста Бахарева,?