Лекции - Страница 11
Для начала обратимся вновь к гносеологии. Давайте сопоставим, как работает учёный и как идёт путь духовного познания просто человека. Любой акт научного познания состоит из трёх основных частей: это объект познания (то, что я познаю), субъект познания (это я сам — тот, кто познаёт) и инструмент познания (с помощью чего я познаю: это может быть мой язык, моя математическая модель, моё тело, телескоп, микроскоп, синхрофазотрон и так далее). Что я делаю? В классической новоевропейской науке я беру объект и заставляю его повернуться ко мне такой стороной, которая меня интересует: я с пристрастием допрашиваю природу.
Галилео Галилей — основоположник новоевропейской науки — неслучайно говорил: лилео Галилей — основоположник новоевропейской науки — неслучайно говорил: »Эксперимент — это «испанские сапоги», в которые я зажимаю природу, чтобы заставить её дать нужный мне ответ»…Эксперимент — это «испанские сапоги», в которые я зажимаю природу, чтобы заставить её дать нужный мне ответ»…
У нас уже 5 лет проходят регулярные встречи богословов, философов и физиков в Дубне, в ядерном центре. Года три назад нас повезли в сам ядерный центр из Дома учёных, и мы немножко видели сам этот синхрофазотрон. И вот физик, который нас водит, очень точно пояснил, чем они тут занимаются. Он говорит: нас уже 5 лет проходят регулярные встречи богословов, философов и физиков в Дубне, в ядерном центре. Года три назад нас повезли в сам ядерный центр из Дома учёных, и мы немножко видели сам этот синхрофазотрон. И вот физик, который нас водит, очень точно пояснил, чем они тут занимаются. Он говорит: »Представьте себе вот такой вот зал и в конце этого зала — вот здесь — мы вешаем швейцарские часы. Потом отходим в тот конец зала, берём крупнокалиберный пулемёт и расстреливаем эти часы из пулемёта. Затем мы подходим, собираем ошмётки и по ним пробуем составить представление: что это такое было, как работало и зачем?». Представьте себе вот такой вот зал и в конце этого зала — вот здесь — мы вешаем швейцарские часы. Потом отходим в тот конец зала, берём крупнокалиберный пулемёт и расстреливаем эти часы из пулемёта. Затем мы подходим, собираем ошмётки и по ним пробуем составить представление: что это такое было, как работало и зачем?».
Если вы помните даже школьный курс физики, то, действительно, берётся, скажем, плата с расщепляемыми материалами, бомбардируется тяжёлыми частицами — соответственно, элементы эти разлетаются, по камере Вильсона пробуем определить, как летели осколочки и что они такое были? Затем говорим — вот, знаете ли, мы такое обнаружили.
В области духовного познания… можем ли мы себе позволить нечто такое? Сейчас я вас попрошу вспомнить энгельсовское учение о формах движения материи (примитивная натурфилософия, но что поделаешь, другой советский человек не знает). Помните, там есть физический уровень движения материи, химический, биологический, социальный. Так вот, посмотрите: при переходе нашего изучения на более высокий уровень организации бытия субъект исследования становится всё более и более пассивен.
Я как физик могу всё, что угодно делать с моим исследуемым материалом. Как биолог я уже не всё могу себе позволить в обращении с животными, потому что животное должно мне само о себе сказать нечто — разрешить мне нечто узнать о его жизни. Что‑то я должен, простите, просто подсмотреть: я могу разрушить животное так, что оно живым перестанет быть…
Переходим на общение с человеком: могу ли я ставить эксперименты на человеке? Меня, скажем, интересует — есть в вас совесть или нет? Я могу, конечно, попробовать вам серной кислотой капать на лысину, например, и смотреть на реакцию. Но вряд ли это достойный способ, для того чтобы познакомиться и нечто важное о вас узнать. Человек может познать человека только в результате откровения, в результате диалога. Значит, чем выше уровень бытия, тем больше идёт нарастание диалогичности в отношениях субъекта исследования и того, что он исследует.
Что такое откровение, замечательно сказал один из незаслуженно забытых богословов XX века — по имени Вини Пух. Однажды — вы помните — Пятачок попросил Вини сочинить вопилку. А Вини Пух ему просто гениальную формулу искусства религиозного дал: о такое откровение, замечательно сказал один из незаслуженно забытых богословов XX века — по имени Вини Пух. Однажды — вы помните — Пятачок попросил Вини сочинить вопилку. А Вини Пух ему просто гениальную формулу искусства религиозного дал: »Нет, Пятачок, ничего не получится. Понимаешь, поэзия — это не такая вещь, которую ты идёшь и находишь, а это такая вещь, которая находит тебя. И единственное, что ты можешь сделать, это пойти и встать в такое место, где тебя могут найти». Вот это и есть (я не шучу!) — это, действительно, определение откровения. Нет, Пятачок, ничего не получится. Понимаешь, поэзия — это не такая вещь, которую ты идёшь и находишь, а это такая вещь, которая находит тебя. И единственное, что ты можешь сделать, это пойти и встать в такое место, где тебя могут найти». Вот это и есть (я не шучу!) — это, действительно, определение откровения.
Я могу вам привести цитату из величайшего русского философа Семёна Франка. Он говорил так: могу вам привести цитату из величайшего русского философа Семёна Франка. Он говорил так: »Откровение есть там, где какая‑либо реальность своей собственной активностью открывает нам свой смысл, своё присутствие…». Значит, мы человека можем познать только по откровению. Откровение есть там, где какая‑либо реальность своей собственной активностью открывает нам свой смысл, своё присутствие…». Значит, мы человека можем познать только по откровению.
»Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся,
И нам сочувствие даётся, как нам даётся благодать…».
Тем более в отношениях с Богом. Мы Его что тоже можем расстрелять, зажать в испанские сапоги: «Ну‑ка признайся, ты един в трёх лицах или наоборот?!» Не получится такого ничего… Мы можем только своё сердце приуготовить к принятию вести от Бога…
…И вот здесь очень важная вещь: по чему мы можем узнать Бога? По чему? Любая развитая религиозная доктрина, не только христианская, утверждает, что Бог в сущности своей непознаваем, он выше наших слов. Означает ли это, что мы вообще ничего о Нём не можем сказать? Нет, неправда. Григорий Богослов говорит так: «Мы знаем, что Бог есть. Мы не знаем, правда, что Он есть»…
Но как мы можем понять — что Он есть? В том‑то и дело, что Бог выходит из своей трансцендентности — из своей потусторонности — и своей благодатью касается наших сердец. Так вот, оказывается, в чём дело: непосредственный предмет религиозного исследования, непосредственный предмет богословского изучения — это сердце человека…
Если здесь есть историки, они должны помнить имя патриарха Фотия — хотя бы фотиевое крещение Руси должны помнить IX века. Это был крупнейший византийский учёный–богослов, и он однажды сказал так: «В человеке я вижу тайну богословия». Не потому что человек — это Бог, как утверждают, скажем, концепции брахманизма — нет, не поэтому. А потому что человек — это образ Бога и Бог касается сердца человека и по этому следу, который в нас оставляет отпечаток встречи со Всевышним, — по этому следу мы можем определить, кто нас коснулся и что Он есть такое…
Значит, непосредственный предмет исследования в акте духовного познания — внутри положен по отношению ко мне, то есть объект исследования — во мне. Субъект исследования — я сам. Инструмент следования — тоже я сам. Только меняя себя самого, я могу изменить поле моего зрения так, чтобы в поле моего зрения попал Бог… Я не могу менять внешний мир с этой целью, я не могу менять с этой целью (чтоб я узнал, есть Бог или нет) другого человека — я должен своими глазами Его увидеть. Помните, в Книге Иова это удивительно говорится в концовке: друзья Иова так много ему говорили о Боге, что Иов с ними спорил (и правильно делал). В конце же, когда Бог является ему, Иов говорит: «Доселе я только слышал о Тебе, а теперь вижу своими глазами и впрямь смолкаю».