Легкие горы - Страница 1

© Михеева Т., текст, 2013

© ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2016

Это место называлось Легкие горы. А почему – никто не знает. И по правде сказать, неподходящее это было название. Потому что горы были совсем не легкие.

Их было три: Ясенка, Ших и Кошкары. Начиналось все с Шиха. Дорога плавно спускалась с пригорка, на котором стояла деревня, вихляла между сосен, перепрыгивала через ручей, впадающий в речку Ямолгу, и утыкалась в Ших.

У Шиха все дороги заканчивались. Вернее, расплеталась на еле заметные тропки, потому что каждый шел по Шиху, как ему вздумается, как ему сможется, как ему легче будет. Да и не шел, конечно, а еле-еле поднимался, полз, карабкался, вздыхая и отдуваясь. Тяжела гора Ших, ох тяжела…

Только бабушка Тася взойти без остановок может. Да нет, не может и она. Просто остановки у нее особенные, коротенькие и всегда по делу. Ягодку сорвать, траве-душице поклониться, деревню свою с высоты окинуть ласковым взглядом; посмотреть, не поспела ли хотя бы одним боком поздняя ягода брусника, скоро ли собирать. Или прохладно-кислую заячью капусту под язык положить, чтобы пить не хотелось. Хороша гора Ших, ох, хороша! Всё на ней есть! А воздуха сколько – дышать не надышаться! С детских лет ходит сюда бабушка Тася: траву собирать, и сухую от солнца землянику, и сладко-горькую бруснику, а все не налюбуется, не нарадуется легкой горе Ших.

Дина за бабушкой никогда не поспевает. Тяжелый Ших, тянется и тянется и никак не кончится, ни конца ни края; ноги с тропинки сбиваются, пальцы за ломкие стебли травы хватаются, а запах душицы такой густой да масленый, бьет в нос и кружит голову. Жарко. Хочется пить. Когда наконец они добираются до верха, Динка падает без сил в траву, смотрит в небо. Ветер дует ей прямо на щеки, остужает. Будто извиняется, что Ших – тяжелая гора.

– Пойдем, Диночка, вот Кошкары перевалим, там родник есть, водички попьешь.

Бабушка тоже будто извиняется, но не перед Динкой, а перед Шихом за то, что Динка на него сердится.

Кошкары – гора обманная. Топаешь по ней, топаешь, и вроде как по дороге, а не в гору вовсе, только дорога чуть-чуть вверх забирает, и ноги медленно устают, наливаются тяжестью. А главное, обидно так – вот она, вершина, видно ее, рукой подать, а только дойдешь до нее, глядь – еще выше вершина вырастает. И так целых три раза обманывают тебя Кошкары. Да мелкие, острые камешки в сандалии лезут, сбивают шаг. У Динки от сердитости слезы на глазах выступают, и хочется закричать от злости в негнущуюся спину бабушки Таси.

Но зато кончились Кошкары, а за ними – лесочек сосновый, а в лесочке родник. Все, как бабушка Тася сказала.

Сосенки здесь были молодые, невысокие, чуть выше бабушки Таси. Только одна – старая, высоченная, с темной корой, которая отслаивалась тонкими ломкими пластинками. А ветки все – наверху, в небе. У корней сосны была каменная горка, из-под нее и бил родник, круглый как блюдце и весь засыпанный сухими рыжими иголками. Но бабушка ладонью зачерпнула – все иголки у нее в горсти и остались.

– Пей потихоньку, холодная у нас вода-то.

Ой-о-ой! Холодная! Это кто же выдумал все эти названия неправильные? Лед, а не вода, зубы у Динки сразу заломило. Но она все равно пила и пила.

У родника они немного посидели. Бабушка Тася дала Динке трехлапчатый листик, велела положить под язык, тогда долго пить не захочется.

– Заячья капуста, – сказала бабушка.

Динке сразу представились длинноухие зайцы, которые шмыгают между сосенок, когда людей нет, срывают суетливыми лапками свою капусту и под язык кладут. И прыгают потом без устали по Легким горам.

Бабушка Тася тяжело поднялась, длинную темную юбку оправила. И Динке, хоть и не хотелось, тоже пришлось вставать. Бабушка много молчит, и Динка научилась понимать ее без слов.

Вот и Ясенка. Ясенка не просто гора, Ясенка – это скала, каменная стена над рекой Ямолгой. Ясенка так высоко уходит в небо, что у Динки затекла шея, пока она смотрела на скалу.

– Пойдем, – поторопила Динку бабушка Тася.

На Ясенку подняться можно только в обход, круто вверх, и Динка даже немножко волновалась за бабушку. Сосны, зверобой и крапива, каменистая тропинка, шишки выскакивают из-под ног, как живые. Бабушка Тася отстала, а Динка выскочила на макушку Ясенки и замерла.

Высоко-высоко – небо. Далеко-далеко, внизу, – река. И лес на весь простор. У Ясенки носятся стрижи, они строят в щелях скалы глиняные гнезда. На макушке у скалы, будто волосы на голове великана, стелются мох и розово-ползучие цветы, Динка еще не знает, как они называются. Во мху и цветах застряли сосновые шишки. Тут везде сосны, даже на скалах. А за Ясенкой разливались луга, они назывались Верхними, там росла клубника.

Вдруг совсем рядом с Динкиной ногой скользнула ящерка и скрылась в камнях. Бабушка Тася неслышно подошла сзади, положила Динке руки на плечи. И Динка услышала, как бьется ей в голову бабушкино сердце.

Верхние луга – вот куда они шли, вот ради чего перевалили за три горы. Клубники здесь видимо-невидимо, успевай кланяться.

Динка совсем недавно гостит у бабушки Таси, но она уже поняла разницу: «собирать клубнику» и «собирать землянику».

Земляника, конечно, тоже бывает разная. Вон на Шихе ее сколько и на боках Кошкар, но это не то. Сухая она, земляника, что растет на склонах и пригорках. Настоящая земляника – в сумрачных лесах, среди тонких сосен, поросших с северной стороны голубым кружевным мхом. Среди темной травы растет земляника, алая, тяжелая. В таких лесах всегда полным-полно комаров. Они зудят и забираются даже под платок, который повязывает Динке бабушка Тася. Тяжело собирать землянику в таком лесу. Каждая ягодка наводит на Динку тоску, а ягод здесь – больше, чем комаров, алые моря, му́ка, мука, комаринно-ягодная мука. Домой бы, домой… Но бабушка Тася такая – пока ведро не наберет, ни за что не повернет к дому.

А клубника – ягода веселая, легкая, и, хоть и прячется в траве, под листьями, собирать ее нетрудно. Даже от стебля отрывается она с радостным звонким звуком. Динка легко наполняет стакан и бежит к ведру, которое бабушка Тася носит за собой, – высыпать. Клубника на Верхних лугах крупная, ведро набирается быстро.

Они вернулись на вершину Ясенки, по пути собирая в букеты сиренево-розовую душицу, коричнево-желтый зверобой и белый тысячелистник. И Динка, и бабушка Тася любят крепкий сладкий чай с легкогорными травами.

Сели на макушку Ясенки, прямо на землю. Динка таскала ягоды из ведра, а бабушка достала из висящей на плече холщовой сумки сверток. Развернула белую тряпочку, а там и хлеб, и огурчики, все в капельках и пупырышках, перышки лука, веера укропа, два овсяных оладушка с завтрака в промасленной бумаге и даже две конфеты. Динка развернула оладьи, кусала попеременно огурчик и оладушек, а в промежутках подхватывала то укропчик, то лучок.

Бабушка Тася ела не спеша. Откусит огурец, положит его на белую тряпицу. А руки тут же опустит на темную шерстяную юбку. И Динка не может отвести от них взгляда.

Пальцы у бабушки тонкие как веточки, высушенные, сцепленные узлами костяшек, вены пролегли по кисти темными реками, оплетают пальцы. Сухие, но сильные, Динка чувствует. А ногти у бабушки ровные, чистые, гладкие. Динка смотрит на них и удивляется. Сама она ничего не делает, играет во дворе, в лес ходит, но под ногтями у нее черт знает что, не вымыть, не выскоблить. А у бабушки? У нее дел – не переделать. Во-первых, кухня. Во-вторых, огород. А еще три курочки и петух, две кошки и собака Юла. Кормить, убирать и чистить бабушка Тася Динке пока не доверяет, все делает сама. Но руки у нее всегда такие, что погладить хочется. Динка, конечно, не решится. Рот у бабушки всегда поджат, даже когда разговаривает, – поджат, и смеяться она не умеет, и улыбается будто через силу. Мама говорит, это называется «трудная жизнь». Динке хочется спросить бабушку об этом, но она не решается. Только смотрит и смотрит на острый подбородок, нос с горбинкой, сжатые губы и глаза непонятного цвета.