Легионер - Страница 39

Выздоровев, Рей решил не возвращаться в Легион. Пусть лучше его считают погибшим вместе со всей командой.

Через полтора года, после мытарств, о которых можно было написать приключенческий роман, Рей по поддельным документам наконец пересек границу России, где постарался найти городок потише, чтобы стать добропорядочным обывателем и жить под собственным именем.

Оказывается, он здорово ошибался…

Рей сидел в засаде уже больше часа. Он устроился в саду, за стожком сена, предназначенного кроликам; клетки с пушистыми зверьками стояли неподалеку, под навесом.

Рей дожидался Амброжея. Никита жил почти в центре города, в частном секторе. Вокруг зеленого островка последних городских аборигенов высились современные многоэтажные дома. Чуть поодаль неторопливо и важно кивали клювами голенастые высотные краны.

На стройках царила обычная рабочая суета, слышался рев большегрузных машин, которые подвозили стройматериалы, а в саду стояла умиротворяющая душу и успокаивающая взвинченные нервы тишина.

Это было удивительно. Казалось, что усадьбу Никиты накрыли огромным прозрачным колпаком, потому что все посторонние звуки доходили сюда приглушенными, будто их записали на магнитофон и включили на тихое воспроизведение в высотном храме, купол которого доставал до небес.

Амброжей обосновался на знаменитом Собачьем Пятачке. Когда-то – в дореволюционные времена – здесь был небольшой парк, в котором бонны выгуливали хозяйских псов и своих воспитанников.

Затем в начале тридцатых годов прошлого столетия, во времена НЭПа, советская власть разрешила застроить парк частными домами. Кто принимал такое решение, неизвестно, но можно с полной уверенностью сказать, что в этом деле не обошлось без взятки.

Как оказалось, даже самые преданные бойцы революции были весьма неравнодушны к житейским благам и не гнушались брать подношения от тех, за кого они не жалели живота своего. (Этот тезис был главным оправдательным моментом ответственных товарищей в тридцать седьмом году, когда Сталин начал чистить социалистическую конюшню от мздоимцев и зажравшихся комиссаров).

Понятное дело, Собачий Пятачок поначалу начали застраивать богатые нэпманы. А когда их прижали к ногтю и в освободившиеся дома заселили (в качестве показухи) городской пролетариат, квартал начал разбухать времянками и мазанками, которые своей уродливой «архитектурой» напоминали злокачественную опухоль на здоровом теле.

Во времена брежневского застоя были попытки снести Собачий Пятачок, чтобы построить на его месте многоэтажные дома, но когда городские власти подняли домовые книги, то у них сразу пропала охота вбухивать деньги в заведомо дохлую ситуацию.

Оказалось, что на каждом квадратном метре в домах аборигенов Пятачка прописано по две семьи – ушлый народец готовился к грядущему переселению в новые квартиры начиная с тридцать восьмого года.

С той поры о Собачьем Пятачке старались не вспоминать. До недавних пор, когда новая русская буржуазия вдруг сообразила, что квартал-то центровой. И началось…

Аборигенов Собачьего Пятачка пытались выжить и мытьем, и катаньем. Но народ там подобрался стойкий, бывалый, и когда однажды на кого-то наехали коротко стриженые братки со стволами, от них только перья полетели.

Амброжей по пьяной лавочке хвастался, что лично отметелил двоих так, что они попали в реанимацию, и Рей ему поверил – Никита не был пустобрехом.

Убедившись, что силой Пятачок не взять, местные олигархи, скрепя сердце, решили раскошелиться. И постепенно наследие НЭПа и планового социалистического хозяйствования начало скукоживаться, уменьшаться в размерах, как шагреневая кожа. Из аборигенов остались лишь самые стойкие… и самые жадные.

Сидя за стожком, Рей гадал, к какому разряду можно отнести Амброжея. И пришел к выводу, что бывший прапор не вписывается ни в одну из этих двух категорий.

Никита принадлежал к тем, кто всегда голосует против всех. Такие люди не любят, чтобы их кантовали, и чтобы им кто-то навязывал свою волю – даже за большие деньги.

Амброжей немного припозднился. Он пришел домой, когда начало темнеть. Рей не смог его перехватить для беседы тет-а-тет, потому что первой это сделала жена Никиты. Наверное, он предупредил ее по мобильному телефону.

Понаблюдав, как они обнимаются, и повздыхав про себя – счастливые! – Рей бросил в рот очередную конфетку и приготовился ждать хоть до полуночи. Он почему-то был уверен, что Амброжей обязательно должен появиться во дворе.

Да и кролики были не кормлены…

Никита вышел из дома через час. Сытно рыгнув, он закурил, и неторопливо направился в сад – ясное дело, к своим ненаглядным кроликам. Завидев хозяина, старый пес, который весь день продрых под навесом, лениво встал и хрипло произнес «гув, гув». Наверное, есть попросил.

Амброжей открыл каморку рядом с навесом, достал оттуда мешок с капустными очистками и начал возиться возле клеток, загружая в кормушки аппетитный кроличий корм. Рей вышел из-за стожка и, тихо ступая, подошел к Никите.

Рея спасла лишь его отменная реакция. Амброжей ударил ножом, как змея – молниеносно и без предупреждения. Рей совершил кувырок через голову и принял боевую стойку.

– Никита, это я! – воскликнул он, перехватывая руку бывшего прапора, в которой тот держал нож.

Следующий прием – отработанный до автоматизма удар ребром ладони по горлу – был бы смертельным, и Рей лишь чудовищным усилием воли сумел укротить свои кровожадные инстинкты, которые иногда срабатывали помимо его воли.

Швырнув Амброжея на землю, он снова вскричал:

– Никита, перестань, мать твою!… Это я, Рей.

– Рей? – тупо переспросил бывший прапор, быстро вскочив на ноги.

– Убери нож, – уже тише сказал Рей. – Иначе можешь сильно порезаться. И разуй глаза.

– Да, точно… – Никита не без опаски подошел поближе и присмотрелся. – Что ты здесь делаешь?

– Пришел, чтобы помочь тебе накормить кроликов, – ответил Рей, все еще держась настороже.

– Я мог тебя убить, – глухо обронил Амброжей, и тяжело сел на какой-то ящик.

Нож выпал из его рук, но он не обратил на это никакого внимания. Наверное, до него только сейчас дошел весь смысл сказанного.

– Я мог тебя убить! – Повтор фразы уже был криком души.

– Мог… – Рей расслабился. – Будем считать, что мне повезло.

– Сукин ты сын… – Амброжей покачал головой. – Почему не окликнул!?

– Не успел. И, честно признаться, не ожидал от тебя такой прыти. Ты что, и на соседей с ножом кидаешься?

– Соседи без предупреждения по моему подворью не шлындают, – сердито буркнул Никита.

– Ты кого-то боишься? – поинтересовался Рей.

– Нынче пошла такая жизнь, что начинаешь тени своей бояться, – проворчал бывший прапор. – Ты вот пришел…

– На что намекаешь?

– Ты зачем Грома завалил?

– Вот те раз… И ты туда же. Никита, неужели я похож на человека, который может отправить своего товарища отправить вперед ногами за пачку американской «капусты»?

– Раньше я в этом сомневался…

– А теперь?

– Не знаю… Для меня ты больно хитер, парень.

– Не понял…

– У тебя выучка спецназовца-диверсанта. Уж я-то знаю такие мансы. Ты ведь запросто мог меня убить или покалечить. Я не прав?

– Ну… прав.

– Так чего же ты тогда перед Быкасовым дуру гнал, лохом притворялся!?

– А что изменилось бы, знай он, что я кой чего умею?

– По крайней мере, наши парни не считали бы тебя пушистым.

– Это что-то новое… – удивился Рей. – Что значит «пушистый»?

– А то и значит, что, несмотря на годы, ты салага, черпак. С тобой только Громушкин – царство ему небесное – соглашался работать в паре. Разве ты этого не замечал?

Рей неожиданно почувствовал, что ему стало жалко Громушкина. Гром был неплохим парнем… да вот только не повезло ему, не по той тропе он пошел. Но в этом была не его вина, а беда.

– Я, знаешь ли, вполне самостоятельный человек, – сердито ответил Рей. – И мне плевать на то, как на меня смотрят. Я привык оценивать человека по его делам, а не по тому, как он представляется и какую роль играет на публике.