Легенды Освоенного Космоса. Мир-Кольцо - Страница 8

Чудище словно услышало мои мысли — оно удаляется, скользя, как капля по стеклу, по направлению к ледяному кратеру.

Как ужасающе медленно оно ползет, медленнее, чем движутся звезды! Я вижу боковым зрением — амеба внизу, совсем близко к посадочной ступени и крохотной застывшей фигурке первого человека, который ступил на поверхность Плутона… И первого, кто на этой планете погиб.

После аварии двигателя необходимо было спуститься вниз и посмотреть, насколько серьезны и велики повреждения. Нет, я не чувствую себя виноватым: если бы жребий пал на меня, я не колеблясь пошел бы вместо Джерома. Дело в том, что единственный способ — прожечь струей ранцевого двигателя туннель во льду и проползти по нему в полость под посадочным кольцом, не оставлял шанса выжить исполнителю этого смертельного трюка.

В газовой полости царил настоящий радиоактивный ад. Оказалось, что двигатель выбросил расплавленные обломки реактора прямо на ледяные стенки.

Вползая в туннель, мой друг тихо шептал ругательства, но выполз оттуда молча. Наверно, все подходящие слова он уже израсходовал.

Помню, как я плакал от горя и страха и старался говорить спокойно, чтобы Джером не догадался о моих слезах. Он подробно описал мне ситуацию, сказал: «Прощай», шагнул на лед и снял шлем. Туманное облако окутало его голову и опустилось на плечи крошечными снежинками.

Джером до сих пор стоит на том же месте, сжимая в руках шлем: памятник первому человеку на Плутоне. Иней серебрится на его лице и открытых глазах.

Опять восходит солнце. Надеюсь, амеба успела спастись…

…Это просто невероятно! Солнце на мгновение замерло между двумя вершинами, потом метнулось вверх, и вращающийся небосвод застыл. Вот почему я не заметил этого раньше! Это происходит удивительно быстро!

Чудовищная догадка… Раз повезло мне, значит, могло повезти и Джерому. Неужели…

Там, наверху, оставался Сэмми, но он не мог спуститься ко мне, а я — подняться к нему. Системы жизнеобеспечения работали по-прежнему исправно, и все же рано или поздно мне суждено было замерзнуть или задохнуться без кислорода.

Часов тридцать я совершал бескорыстный подвиг во славу науки, собирая образцы, проводя их анализы, сообщая полученные данные Сэмми и испытывая сильнейшую жалость к самому себе.

Каждый раз, оказываясь снаружи, я проходил мимо Джерома. Его промерзшая кожа выглядела как чистейший мрамор, а глаза были прикованы к звездам в мучительной тоске. Скоро и я буду выглядеть точно так же.

— Ищи кислородную жилу, — как заведенный, долдонил Сэмми. — Не сдавайся, ищи!

— Зачем?

— Чтобы выжить, балбес! Рано или поздно сюда вышлют спасательную экспедицию. Ты не должен сдаваться, слышишь?

Кислород я нашел — его крохотные прожилки пронизывали, лед тончайшей паутиной и словно насмехались над моими дурацкими надеждами.

— Тогда используй воду! Ты ведь можешь добыть кислород электролизом, дубина!

Могу. Но зачем? Спасательный корабль прилетит через годы: его придется строить совершенно заново, да к тому же вносить изменения в конструкцию посадочной ступени. Для электролиза нужна энергия, как и для обогрева, — а у меня были только аккумуляторы. К чему продлевать мучительную агонию?

Мне отчаянно хотелось жить, но к осознанию подлинного положения дел я пришел раньше, чем Сэмми. Тот упорно не понимал — или не желал понять, что мне крышка. В конце концов пришлось прекратить передачу посланий — не потому, что я их исчерпал, а потому, что они сводили Сэмми с ума.

Я перестал отвечать на вызовы и долго стоял рядом с Джеромом, собираясь с духом для того, что мне предстояло сделать. И вдруг ко мне пришла надежда.

В Неваде в камерах с жидким азотом находится полмиллиона замороженных людей. Они ждут того дня, когда врачи научатся лечить те болезни, которые их убивали. Если бы эти мужчины и женщины не решились на замораживание, они были бы уже мертвы.

Я тоже скоро умру, если не…

В полном вакууме человек может прожить не так уж мало — пожалуй, пару-другую секунд. Если постараться, за это время можно успеть скинуть скафандр. И тогда черная ночь Плутона высосет тепло из моего тела. При температуре в пятьдесят градусов выше абсолютного нуля я буду стоять замороженный хоть целую вечность, ожидая второго пришествия — врачей или господа Бога…

…Солнце сверкнуло…

Нигде не видно той гигантской амебы, с которой я познакомился вчера. Как ни странно, искренне хочется верить, что она успела спрятаться.

Скафандр лежит рядом со мной на льду. Как только я его скинул, то успел принять эту героическую позу — герой на вершине черной скалы, неотрывно смотрящий на горизонт. Лицом к востоку, молодой человек! Правда, я слегка спутал направление, но меня извиняет то, что пар от дыхания заслонял тогда весь мир, к тому же я слегка торопился. И все же стоило бы повернуть голову чуть левее… Интересно, прольет ли Джинни две-три слезинки, когда Сэмми расскажет ей обо мне? Жаль, что она не может меня сейчас увидеть…

Сейчас Сэм, должно быть, уже подлетает к Земле.

Звезды медленно выплывают из-за горных вершин, и снова волнистая равнина, посадочная ступень, Джером и я погружаемся в черное небо.

Мой труп будет самым промерзшим за всю историю человечества. Даже тех мертвецов в Неваде хранят всего лишь при температуре жидкого азота. Боже, как они могут надеяться выжить при подобной жарище? Просто адское пекло по сравнению с ночами на Плутоне, когда все пятьдесят градусов дневного тепла рассеиваются в пространстве.

Каждое утро солнечные лучи поднимают температуру и выключают меня, словно машину. Но ночной холод превращает сеть моих нервов в сверхпроводник. По сети текут токи, текут мысли, текут ощущения. Правда, их движение медленно, безумно медленно, но тут уж ничего не поделаешь. Стопятидесятитрехчасовые сутки Плутона сжимаются для меня в какие-нибудь пятнадцать минут… И это здорово.

Потому что при подобном темпе я, пожалуй, и впрямь дождусь.

Может, Сэмми уже на Земле? И они уже выслали спасательную экспедицию?

Поживем — увидим. Куда мне торопиться?

Хорошо, что у меня нет эмоций. Но кое-что я все же ощущаю: тяжесть той амебы, боль в ушах, давление, приложенное к каждому квадратному миллиметру моего тела. Внутри меня заморожено напряжение, и мои нервы непрестанно говорят мне об этом. Я ощущаю скользящий по моим губам ветер, похожий на легкий сигаретный дымок.

Забавно будет, если я все-таки дождусь!

А вдруг они меня не найдут? Ерунда, Плутон — небольшая планета. К тому же рядом со мной гордо торчит посадочная ступень — в более величественной позе, чем моя. Правда, ступень сильно припорошило инеем, и сверху ее нелегко будет разглядеть. Я могу проторчать здесь вечность, пока они не отыщут мой корабль среди бесконечной равнины. Неужели меня это волнует? Неужели меня еще что-то способно взволновать?

Какие эмоции могут быть у куска льда?

Снова солнце…

…И снова выплывают на небо звёзды. Теплится ли в Джероме такая же полужизнь, как во мне? Я хочу смахнуть иней с его открытых глаз!

Хоть бы эта милая амеба вернулась…

Проклятье!

Как здесь холодно и одиноко.

Глаз осьминога[5]

Это был колодец. Среди песчано-унылого однообразия он притягивал взгляд, казался неким богохульством в ядовитой дикости Марса. Генри Бердсан и Кристофер Луден склонились над шероховатым краем, меряя взглядом чернильную мглу.

Их марсоход замер неподалеку, утопая широкими колесами в песке. Мелкий, похожий на тальк, он свой розовый цвет позаимствовал у неба. А небо — цвета крови — больше всего напоминало пылающий канзасский закат, но крошечное солнце все еще находилось в зените.

Сложенный из узких каменных блоков высотой и толщиной примерно в фут, колодец возвышался на четыре фута над песком — круглый, ярда в три в поперечнике. Удивительный камень, из которого вытесали его блоки, был странно-прозрачным, наполненным голубоватым внутренним светом.