Легенды Освоенного Космоса. Мир-Кольцо - Страница 17

— …первый человек, которого предстоит похоронить на другой планете. Неужели вы считаете, что Лью пришлось бы по душе такое? Нет, ни в коем случае. Он бы сказал, что не стоило умирать ради этого. Он ведь так хотел домой. И, скорее всего, возвращался бы на борту следующего корабля…

Сухой песок скользил с лопаты, как тягучая жидкость.

— Я попытался было втолковать Старшему, что Лью по душе было бы погребение в колодце. Но он даже не захотел меня слушать. Он сказал, что марсиане, возможно, совсем не… Эй!

Казенс мгновенно бросил взгляд вверх и сразу же уловил какое-то движение — перемещавшееся по стене кратера пятнышко. Марсианин! Это была самая первая его мысль. Что еще могло передвигаться за пределами купола? Однако спустя несколько секунд он явственно различил марсоход. Для Ли Казенса это было равнозначно восставшему из могилы покойнику. Машина двигалась, словно слепое животное, натыкаясь то и дело на вертикально торчавшие глыбы оплавленного стекла. Затем марсоход поднял огромные клубы мельчайшего песка на дне кратера — все это время Казенс стоял как вкопанный, не в силах пошевелиться, и только краешком глаза заметил, как мелькнула брошенная лопата Дулитла, а сам Дулитл опрометью бросился к поселку.

Марсоход проделал широкую борозду в песке, а затем стал выбираться из кратера. Только тогда Казенсу удалось превозмочь охвативший его паралич, и он двинулся к поселку.

Призрак ехал неторопливо, на скорости вдвое меньшей максимальной. Казенс нагнал его примерно в двух милях от кольца, окаймлявшего кратер. В кабине он увидел Картера, который мертвой хваткой продолжал держаться обеими руками за свой гермошлем.

— Он, должно быть, направил машину по радиомаяку поселка, — докладывал Казенс, — когда почувствовал, что у него кончается воздух.

Наконец удалось поднять первую полную песка лопату из второй могилы, и он добавил:

— Да простим ему его прегрешения. Он сделал все, что мог. Он вернул нам марсоход.

Сразу же после восхода солнца холмик обошло какое-то небольшое двуногое существо. Оно направилось прямо к распростертому телу Альфа Хэрнесса, подойдя к нему, осторожно приподняло его своими хрупкими руками и поволокло труп по песку, напоминая при этом муравья, буксирующего тяжеленный хлебный мякиш. За те двадцать минут, что понадобились этому существу для того, чтобы достичь марсохода Альфа, оно ни разу не остановилось передохнуть.

Опустив свою добычу, марсианин взобрался на груду пустых кислородных баллонов и заглянул в кассету, затем бросил взгляд вниз, на тело Альфа. Но у такого маленького, слабого существа, разумеется, не было ни малейшей возможности поднять высоко столь тяжелый груз.

Марсианин, казалось, что-то вспомнил. Он слез с кислородных баллонов и нырнул под шасси. Через несколько минут он выбрался оттуда, волоча за собою длинный кусок нейлонового каната. Оба его конца он привязал к лодыжкам трупа Альфа, после чего набросил петлю на буксировочный крюк машины.

Какое-то время марсианин стоял неподвижно над расколотым гермошлемом Альфа, видимо, соображая, куда бы его приспособить. Если волочить тело, голова внутри шлема совсем разобьется, однако в качестве образца голова Альфа, пожалуй, все равно была совершенно непригодна. Где бы двуокись азота ни соприкасалась с чем-нибудь влажным, там тотчас же вспенивалась образующаяся при этом азотная кислота. Но оставшаяся часть тела к тому времени, была уже высохшей и жесткой.

Марсианин забрался в кабину. Какое-то время он изучал пульт, и вскоре машина плавно покатилась по песку. Пройдя футов двадцать, она, судорожно дернувшись, остановилась. Марсианин выбрался из машины и, став на колени перед тремя кислородными баллонами, которые были привязаны к шасси нейлоновым канатом, оставшейся частью которого он воспользовался ранее, по очереди пооткрывал запорные вентили баллонов.

Через несколько минут марсоход снова тронулся к югу.

Человек-мозаика[7]

В 1900 году нашей эры Карл Ландштейнер разделил человеческую кровь по совместимости На четыре группы: А, В, АВ и 0, и с тех пор переливание крови внушало более-менее твердую надежду, что эта процедура не убьет пациента.

Когда в конце двадцатого века достижения медицины сделали реальной трансплантацию органов одного человека другому, движение за отмену смертной казни было обречено.

ВХ83УОАН7 — таков был номер его визофона, его водительских прав, его страховки, а также вербовочной и медицинской карточек. Впрочем, все это уже не имело значения — кроме, разумеется, медицинской карточки. Уоррену Льюису Ноулзу вскоре предстояло умереть.

До суда оставались еще целые сутки, но он не сомневался, что вердикт провозгласит: «Виновен». Обвинение располагало железными доказательствами, и завтра Льюиса приговорят к смерти. Его адвокат Брокстон, конечно, подаст апелляцию, которая, само собой, будет отклонена.

Лью вцепился в прутья решетки и в четвертый раз за сегодняшний день попытался отодрать хотя бы прикрывающий их силиконовый пластик. Попытка удалась ему не больше, чем предыдущие три, и он разрядил свой ужас и гнев в пронзительном вопле:

— Это нечестно!!

Подросток в камере слева — такой же решетчатой клетке — не шевельнулся. Последнее время парнишка, как правило, неподвижно сидел на краю койки; прямые черные волосы падали ему на глаза, длинные волосатые руки бессильно свисали между коленей. Зато старик в камере справа отреагировал на вопль Лью злобным смешком:

— Что, скажешь, тебя подставили, малыш?

— Н-нет. Я…

— Тогда чем же ты недоволен?

— Я не хочу умирать!

— Само собой, никто этого не хочет. Что ты натворил?

Лью ответил, и старик кивнул с насмешливой улыбкой.

— Глупость — она всегда каралась по высшей мере! И ты еще смеешь рыпаться? Запомни: органы глупцов имеют ту же ценность, что и органы настоящих преступников, так что помилование тебе не светит. Видишь того мальчишку? Тебе известно, кто он такой?

— Почем мне знать? — буркнул Лью. — Он не очень-то разговорчив!

— Он — органлеггер.

Ноулз почувствовал, что лицо его заледенело от ужаса, словно по щекам прошлись заснеженной рукавицей. Он заставил себя бросить взгляд на соседнюю клетку — и тут же отвел глаза. Подняв голову, парень глядел на него, и Лью почудилось в его глазах брезгливое выражение мясника, осматривающего говяжью тушу не первой свежести.

Ноулз вплотную придвинулся к прутьям, отделяющим его камеру от камеры старика.

— Сколько человек он убил?

— Ни одного.

— ?!!

— Он — «ловец». Находил в безлюдном месте голодранца и после усыпления доставлял к главарю шайки. Если бы Берни приволок шефу мертвого клиента, док содрал бы шкуру с него самого.

Лью громко сглотнул.

— И… Сколько таких было?

— Трое. На четвертом попался. Он не очень-то смышленый малый, этот Берни.

— А ты здесь за что?

Старик не ответил, погрузившись в созерцание своих костлявых коленей. Лью отвернулся и рухнул на койку.

Было девятнадцать часов, четверг.

В банду, кроме Берни, входило еще трое ловцов. Один из них шагнул через край скоростной пешеходной дорожки, как только почувствовал, что парализующая пуля вошла в его руку. Берни, самому младшему, еще только предстояли суд, приговор и казнь. Третьего в этот момент уже везли на каталке в госпиталь, находившийся рядом с судебным присутствием.

Официально он пока считался живым. Смертный приговор вынесен, апелляция отклонена, приговоренному дан наркоз, — но он оставался живым и тогда, когда его везли в операционную, и тогда, когда интерны ввели ему в рот загубник, и даже тогда, когда его погрузили в охлаждающую жидкость. Как только температура тела достаточно понизилась, ему впрыснули в вены еще одно вещество, предельно замедлившее удары сердца.

Наконец сердце остановилось. Но оно еще могло забиться вновь. Предполагалось (во всяком случае, теоретически), что на этой стадии казни приговор еще можно было отменить.