Легенды о старинных замках Бретани - Страница 19

Прошло несколько лет, и маркиз де ла Круа умер, опившись на свадьбе какого-то фермера, и в самый день его похорон приехал новый владетель Грачиного гнезда, сын только что скончавшегося маркиза. Тут только узнали соседи, что маркиз был женат и имел сына, бледного тщедушного юношу с монашески смиренным лицом и очень хитрыми глазами.

— Я скромный учитель в частной школе, — говорил он о себе вкрадчивым голосом.

— Ехидный змееныш, — говорили о нем знавшие его люди.

Новый владелец сдал свое Грачиное гнездо в аренду за самую незначительную плату: все было в таком страшном запустении, что усадьба уже почти ничего не стоила, и владелец, не зная, как прожить на эти деньги, снова уехал в Париж и потонул там в волнах городской суеты, и с тех пор о нем уж никто ничего не слыхал, кроме его арендаторов, с которых он аккуратно требовал арендную плату. Но по-чему-то арендаторы его сменялись очень часто, — никто из них не возобновлял контракта, и в народе стала ходить о Грачином гнезде недобрая слава. Стали поговаривать, что в замке нечисто, и что тень старого ла Круа не дает покоя обитателям замка. Рассказывали, что целыми ночами разгуливает она по саду, стучит палкою в окна дома, а кипарис, начавший как-то уже засыхать, до того скрипит, раскачиваясь даже без ветра, что в доме никто ни на минуту не смыкает глаз до рассвета.

Вскоре не нашлось уж больше охотника арендовать замок даже за самую ничтожную плату, и кое-какие поправки, сделанные было арендаторами, опять развалились.

Так и остался стоять замок в полном запустении. Грачи по-прежнему несметными стаями носились над деревьями и криком своим нарушали тишину заглохшего сада, но кипарис заметно состарился и засыхал.

Прошло еще лет двадцать, и опять в Грачиное гнездо явился новый владелец, — сын учителя, молодой поэт Жозеф де ла Круа. Это был юноша с нежным лицом и восторженным взглядом голубых глаз. Одет он был очень странно: платье его напоминало тунику, на голове носил он бархатную шапочку с золотыми цепочками, а голубой шарф, перекинутый через плечо, поддерживал роту[19]. Поэт дни и ночи бродил по окрестностям и мелодичным голосом пел свои импровизации. Но это не давало ему средств к жизни, и пришлось бедному юноше снова вернуться в Париж, в свою мансарду, — к холоду и голоду большого города, но зато и к золотым надеждам и снам.

Годы шли, и дорога, пролегавшая мимо Грачиного гнезда, становилась все более и более многолюдной. Наконец, один из жителей соседней деревни, человек сметливый и предприимчивый, решился воспользоваться старым домом и, заручившись согласием бедного поэта, открыл в его родовом замке гостиницу «Грачи».

Дела трактирщика шли прекрасно, и он разжился на славу: погонщики мулов, фермеры, огородники, мелкие торговцы по целым дням засиживались в ветхом, почерневшем зале нижнего этажа, распивая сидр и вино. Иногда наезжал сюда и иной проезжий люд: купцы, монахи, бароны и другие важные господа. Им обыкновенно отводили верхние покои старого замка, — там было спокойнее, так как туда не достигали шум и пьяные голоса обычных посетителей «Грачей». Но зато наутро почти каждый из переночевавших в верхних комнатах замка спрашивал хозяина:

— Что это за страшный шум слышится в твоем саду, и кто это стучится в окна? Просто нет возможности заснуть спокойно.

— Это старый кипарис, скрипит в саду, в окна же стучится ветер.

— Срубил бы ты этот старый кипарис, а то, право, даже как-то жутко становится.

Но вот, в одну Рождественскую ночь, когда в гостинице не было никаких знатных приезжих, в нижнем зале собралась большая компания обычных гостей. На дворе разыгрывалась страшная буря, а потому никому из присутствующих не хотелось уходить домой: дрова весело трещали в камине и бросали высокое, светлое пламя; в комнате казалось и тепло, и уютно.

Хорошенькие служанки разносили сидр и вино; смех и шутки не прерывались ни на минуту. Было уже около полуночи.

Но вдруг все смолкли: дверь с шумом распахнулась настежь, и все обратили в ту сторону взоры, ожидая появления какого-нибудь нового посетителя. Но в комнату ворвался лишь сильный порыв ветра и погасил свечи.

— Поди, затвори скорее дверь! — сказал хозяин одной из служанок.

Она затворила дверь и вернулась наливать сидр. Но не успела она взяться за кружку, как дверь снова распахнулась.

— Какая же ты неловкая! — сказал ей хозяин; пошел, сам затворил дверь, осмотрел, плотно ли вошла она, и даже щелкнул щеколдой.

— Ну, вот это так действительно называется запереть дверь! — сказал он, возвращаясь на прежнее место.

Но не успел он еще дойти до скамейки, на которой обыкновенно сидел, как дверь уже снова стояла настежь.

— Да тут, верно, вмешался сам черт! — проговорил, смеясь, один из гостей, фермер, отличавшийся необыкновенной силой.

Он встал и сам захлопнул дверь, а чтобы пришлась она еще плотнее, изо всей мочи уперся в нее спиной. Однако дверь в ту же минуту распахнулась снова и с такою силой, что бедный фермер, получив толчок в спину, отлетел, как перо, и почти без чувств повалился посереди комнаты. Все, бывшие в зале, испугались, переполошились и бросились его поднимать.

Но тут часы пробили полночь.

С последним ударом часов в распахнувшуюся дверь вступила похоронная процессия и медленным шагом направилась через весь зал между рядами оцепеневших гостей.

Впереди шел старик, одетый в широкий плащ, с большою кипарисовой веткой в руках; за ним двое людей несли открытые носилки, на которых покоилось бездыханное тело молодого человека; в ногах его лежала разорванная голубая перевязь, а на ней — разбитая рота. В конце шествия шел человек и на бархатной подушке нес шапку менестреля.

Процессия в полном безмолвии прошла во двор замка, и при лунном свете ясно было видно, как скрылась она в развалинах маленькой часовни. В ту же минуту налетел новый ужасный порыв ветра и ударил в замок, словно собирался он сорвать с него кровлю, и не то стон, не то грохот, глухой и протяжный донесся из сада: то рухнул старый кипарис.

В следующую же минуту ни души не осталось в гостинице, и даже сам хозяин убежал к соседям.

На другой день, несмотря на праздник, трактирщик до вечерней зари вывозил из замка свои вещи. Он закрыл гостиницу «Грачи», и замок снова заколотили наглухо.

Собрались дать знать об этом поэту, но оказалось, что накануне Рождества, около полуночи, бедный поэт умер в Париже, в своей мансарде, от холода и голода.

Перед смертью грезилось ему, что стоял он среди своего зеленого прадедовского сада, и прекрасная муза венчала его кипарисовым венком.

До революции замок стоял в полном запустении, и только грачи несметными стаями летали и кружились над ним и криком своим нарушали безмолвие заглохшего сада, где кипарис не зеленел уже по-прежнему, и где на месте его торчал старый гнилой пень.

Якобинцы устроили было здесь свои собрания, но затем почему-то сожгли замок, и остались от Грачиного гнезда одни почерневшие стены да обгорелые стволы деревьев; даже сами грачи улетели.

Но от корней деревьев пошли новые побеги, на выжженных местах трава зазеленела еще ярче, и в несколько лет заглохший сад разросся еще гуще прежнего и скрыл в своей чаще обуглившиеся старые развалины, и грачи снова летают и кружатся над старым домом и наперерыв оглашают воздух своим криком, словно спеша перекричать друг друга. Но от кипариса не осталось уже ни следа. Неизвестно также, где схоронили и поэта. Но не умерла вместе с ним его песня, — из поколения в поколение поют ее жители окрестных деревень, и все знают, что эта песня молодого поэта, — последнего владетеля Грачиного гнезда. Это он заронил когда-то зерно, которое взошло потом на благодатной народной ниве.