Легенды Арбата - Страница 11

Потому что что делать – никто не знает. Конец всему. Это ужас. Это кошмар! Это Дворец Съездов!!! это Кремль, твою мать! и это прямая трансляция по Первому Всесоюзному каналу. Это: партийный выговор; увольнение из театра; суд с выяснением причин диверсии; это срок всему руководству театра.

И страна заходится от наслаждения. Спектакль превзошел все ожидания.

Вникните в катастрофу. Ключевой момент сюжета. Этот выстрел пускает действие в следующий поворот. Если проклятый пистолет таки не выстрелит, партизан действительно придется повесить. А немцев расстрелять. И вся труппа отправится на Колыму за свой счет. Руководству же лучше дружно прыгнуть под поезд. Для собственного блага. Министр культуры товарищ Демичев, член Политбюро, по долгу службы лично инспектирующий это милитари-шоу, в правительственной ложе белеет от классовой ненависти. Маршал Ворошилов, первый красный офицер, руководивший всю войну всем партизанским движением, не удерживается от характерного жеста: чистить надо оружие, сукин сын!

Заметьте, на роли врагов часто брали актеров с умными лицами. Чтоб они драматичней осознавали глубину падения. А также додумывались до изощренных зверств. А рекомендуемый герой был чист и туп. От него требовалась твердость характера и верность партии. А думать только о светлом пути и выполнении предначертаний. Многодуманье же вело к оппортунизму, вредительству и к стенке.

Итак, на лице надзирателя плывет мысль, как рыба в аквариуме. Ерзая на коленях, он указывает сантехнику глазами огромный разводной ключ, забытый в левой руке. И кивает.

Сантехник вспыхивает неуверенно, как невеста. Облегченно улыбается! И кивает в ответ. Начинает рефлекторно менять руки: пистолет – в левую, а ключ – в правую.

И вздымает над головой эту дубину народной войны в слесарном исполнении.

И все это показывается самым крупным планом, изблизи! В деталях.

Сантехник потряхивает занесенной железякой и кивает надзирателю. Надзиратель кивает опасливо и склоняет голову как бы незаметно от самого себя. И рожи у них как у страусов, думающих, что их сунутых в песок голов никому не видно.

И – с на-лё-та, с по-во-рота, сантехник с размаху хреначит его огромным железным разводилом по балде – н-на!

Вскрик в зале.

Надзиратель смертельно ахает и скулит оборванно, как раненый заяц, которого душат. Хватается за то место, где была голова. Валится набок и, угасая, сучит ногами.

Публика, однако, аплодирует такой психологической сцене, этому поединку интеллектов. И одобрительным смехом выражает свое отношение к героической пьесе.

Сияющий сантехник отмыкает камеру, торжествуя. Звенит ключами, как звонарь на пасху:

– Выходите, товарищи, вы свободны!

Освобожденные партизаны суетливо обнимаются друг с другом и с сантехником, выкрикивают военно-патриотические лозунги и вприсядку бегут в конец тюремного коридора, прочь за кулисы, в партизанский лес.

Вдруг из маминой из спальни кривоногий и хромой выбегает из какой-то кельи герр офицер в фуражке с высокой тульей. На лице у него безумие, в руке пистолет, и от растерянности движется он какой-то балетной прискокой.

Он прискакивает к камере и тычет пистолетом. А там сантехник жарко тискается с очередным беглым партизаном. Присоединяясь к беспорядку, офицер орет:

– Кто стрелял?!

Он выразителен, как глухой. Ибо в трезвом слухе и твердой памяти он бесповоротно знает, что никто не стрелял. Но он выучил роль. И теперь от страха не соображает ничего, кроме роли.

Зал награждает вопрос аплодисментом, ржанье перекатывается волной. Все ждут, как эти два идиота будут выходить из положения.

Один из партизан в ответ разводит руками. Офицер топает на него ногами, и партизан исполнительно убегает прочь по коридору.

Сантехник с пистолетом и разводным ключом разворачивается к офицеру. Офицер придает себе обреченную позу. Бесконечная немая сцена окрашена ожиданием смерти, причем всеобщей.

И тут видеорежиссер опять дает крупный план!

Сантехник поводит глазами на свой разводной ключ. Офицер поднимает бровь. Сантехник движет ртом матерно. Офицер кивает. Сантехник заносит ключ. Офицер вспоминает про свой парабеллум, направляет его в сторону и склоняет макушку под фуражечным сукном. Сантехник накачан адреналином, как баллон, он приподнимается на цыпочки и как теннисист, бьющий муху, срубает офицера!

Жертва искусства катится по сцене и скрючивается в форме эмбриона.

– О-йй-ё-оо!.. – скрежещет и испускает дух эмбрион.

И тут следом за офицером вылез охранник со шмайссером. В зале началась истерика. Крик «Гитлер капут!» был перебит криком: «Бей немцев!»

…На этом удовольствие для телезрителей было окончено. Упала заставка: «Технические помехи. Приносим вам свои извинения».

Так что сколько всего врагов перебил сантехник своим ключом, мы не узнали.

Искусство режиссуры и мастерство актерских школ может быть подвержено принципиальному сомнению с разных точек зрения. Скажем: известно, что никакой, самый гениальный актер, не может переиграть самое примитивное животное, если это животное в данный момент вперлось на сцену. Даже когда в Минкусовском «Дон Кихоте» на сцену выводят запланированную в либретто лошадь, все внимание сразу переключается на нее. Похоже, среди этих балетных па и пачек зритель органичнее бы воспринял фанерную лошадь. Живая как-то нарушает стилистику условности балета. Она переступает копытами весомо, грубо, зримо. О навозе и думать страшно.

Итак, идет лирическая комедия о любви с элементами оперетты: от сердечного трепетанья они иногда приплясывают и поют. В остальное время выясняют отношения, принимают позы и обсуждают совместное построение коммунизма на дальних стройках просторов Родины необъятной!..

А роман наших юных производственников завязывается на Юге, на черноморских пляжах, танцплощадках и бульварах Крыма, целиком и полностью советского. Скамейки, пальмы, набережная, и лазурное море на холщовом заднике.

И вот влюбленные сидят на скамейке, и спор о методах благоустройства целинных поселков на залежных землях сближает их настолько, что они обнимаются, и уста их готовы слиться в комсомольском поцелуе.

И тут на сцену выходит кошка. Она выходит из кулисы к залу и гуляет вдоль рампы. Обычная кошка, дворово-полосатой масти, вспушив хвост трубой, с выражением жизненного довольства шествует через сцену.

(Здесь еще надо понимать, кому интересно, что кошки из ревнивого самолюбия имеют склонность демонстративно располагаться между людьми и объектом их внимания – так тщеславный прохожий лезет под объектив фотографа, закрывая звезду. Кошка утверждает себя как предмет, наиболее достойный вашего взгляда.)

Зал, естественно, рад переключиться с этой соцреалистической тягомотины на кошку. Молчание в полутьме меняет сонную тональность на оживленную. Кошка, греясь в лучах славы, выступает фасонисто. Она подходит к скамейке и начинает обнюхивать туфлю молодого человека.

Зал дружелюбно похмыкивает и похрюкивает. Речь влюбленного рассеянно прерывается. В любовном объяснении вспыхивают нервные ноты. Интимные подробности перестают интересовать зрителей. Кошка завершает парфюм-контроль носков кавалера и, озабоченно нюхая, ввинчивает голову девушке под юбку. Кавалер кратко пинает кошку, влепляя по голени подруге.

Шокированная актерским хамством кошка удаляется гордо, продолжая променад. Зал ведет симпатичное животное в благодарном взгляде. Все чувствуют освежение. Проснулись. Кошка их взбодрила. Тонизировала.

Догуляв до кулисы, кошка вдруг тормозит. Подняв голову, она туда смотрит и прислушивается. Затем начинает пятиться. Она явно передумала туда идти. Ее оттуда, похоже, манят, а она не хочет.

Кошка разворачивается и, как прима с задранным хвостом, идет обратно грациозным шагом. Все внимание ей, на идиотов-влюбленных уже глубоко плевать! Пьеса делается интересной.

Кошка возвращается к истекающим истомой романтикам, и они дрыгают ногами тихо, типа комары кусаются, а интим прерывать неохота. Отгоняют. Ведут диалог и сопят.