Легендарные герои военной разведки - Страница 3

Однако вопрос начальником Разведуправления поставлен прямо и недвусмыленно: верит ли он Зорге? «Да, верит!» «Почему?» – хочет знать Проскуров.

– Потому, – отвечает Иванов, – что информация «Рамзая» подтверждается жизнью, то есть сведения, которые он передает, правдивы.

Возьмите сообщение о заключении «Антикоминтерновского пакта», а упреждающие данные о начале войны Японии в Китае в 1937 году, о событиях в Монголии летом 1939 года.

– Верно, товарищ Иванов, – сказал Проскуров. – Будем защищать Зорге.

…Той ночью начальник военной разведки вернулся из Кремля под утро. Выглядел усталым и расстроенным. Иванов, принимая личное дело «Рамзая», вопросительно посмотрел в глаза комдиву. Проскуров ничего не сказал, только развел руками. Что это означало, капитан в ту минуту спросить не решился, а потом уже не было возможности. Руководитель Разведуправления приступил к передаче дел генерал-лейтенанту Филиппу Голикову.

Вскоре Проскуров убыл на Дальний Восток. Дальше его судьба сложилась трагически. 27 июня 1941 года он был расстрелян.

Дел у капитана Михаила Иванова было невпроворот. В его обязанности входили встречи и проводы убывающих за границу офицеров зарубежных аппаратов, подача заявок на изготовление паспортной документации, денежные переводы, поддержание связей с различными административными, транспортными, гостиничными учреждениями, работа с семьями разведчиков, оставшихся в Москве.

На дворе стоял август, и ему предстояло познакомиться с женой Рихарда Зорге Екатериной Максимовой. Она жила в общежитии политэмигрантов на Софийской набережной. Отдельную комнату, вместо полуподвала в Нижнекисловском переулке, Катя получила с помощью Разведуправления. И вот теперь Михаил Иванов и Люба Фейгина шли в гости к Максимовой.

«Екатерина Александровна, – будет воспоминать позже Михаил Иванович, – встретила нас на входе в общежитие. Я увидел красивую женщину лет тридцати, ничуть не «французистую», как любил выражаться писатель Виктор Астафьев. Открытое русское лицо, большие внимательные глаза свидетельствовали об искренности и приветливости хозяйки. На ней была черная юбка и светлая с длинным рукавом блузка. Она поспешила к нам навстречу, и чуть прильнув щекой к Любе, как давней знакомой, подала мне руку: «Катя!» Через секунду она уже тащила нас на верхний этаж…»

В последующие месяцы Михаил Иванович несколько раз посетит квартиру Максимовой – передаст письма от мужа, деньги, продовольственные пайки.

Иногда их встречи будут проходить на бульваре у памятника Гоголю. «Мы двигались по хрупкому льду полуофициальных, полудружеских отношений, – скажет он. – Я чувствовал, что Катя хотела о многом меня расспросить, но делала это крайне осторожно. Естественно, что и я не мог особенно распространяться».

В середине декабря 1940 года Зорге обратился к начальнику Разведывательного управления с просьбой разрешить ему приезд в Москву, на лечение. Он напомнил, что с 1935 года не был в отпуске, а в 1938-м попал в автомобильную аварию и сейчас нуждался в квалифицированной медицинской помощи в условиях стационара.

Зорге так же заметил, что в отдыхе и лечении нуждаются и другие сотрудники резидентуры – Макс Клаузен и Бранко Вукелич.

Справедливость просьб «Рамзая» понимали в Разведуправлении. И потому генерал Голиков, в соответствии с заведенным порядком, направил обращения наркому обороны Семену Тимошенко и начальнику Генерального штаба Константину Мерецкову, а также уведомляющие письма в НКВД и в ЦК ВКП(б). Руководство военной разведки просило разрешения дать отпуск Рихарду Зорге на шесть месяцев.

Но комиссариат внутренних дел собирался устроить «Рамзаю» совсем иной отдых и лечение. К счастью, «лекари из НКВД» не скрывали своих намерений. Начальник Иностранного отдела комиссар госбезопасности Павел Фитин сообщил: «По нашим данным, немецкий журналист Зорге Рихард является немецким и японским шпионом, поэтому после пересечения государственной границы СССР сразу будет арестован советскими органами».

В такой обстановке Разведуправление не собиралось рисковать своим особо ценным агентом. Поэтому «Рамзай» получил отказ. Разумеется, причина была найдена вполне убедительная: в условиях резкого обострения международной обстановки резидентуре следует усилить работу по предупреждению военного нападения на Советский Союз.

Зорге воспринял приказ как должное. Он больше не упоминал об отдыхе и лечении, а лишь выразил готовность «работать для СССР столько, сколько нужно будет».

Капитан Иванов, прежде чем подшить шифрограмму в папку, перечитал ответ «Рамзая» несколько раз. А как бы в этой ситуации поступил он? Наверное, обиделся бы. Во всяком случае, по-человечески было бы досадно после стольких лет упорной деятельности получить отказ. Возможно, и Рихард испытывал такие же чувства, но эмоциям не поддался. Это еще раз говорило в пользу Зорге.

В то же время, чтобы поддержать и облегчить работу резидентуры «Рамзай», в Центре было принято решение усилить разведаппарат в Японии. В Токио убыл Виктор Зайцев на должность генконсула. Вскоре поступил приказ начать подготовку к командировке в Страну восходящего солнца и капитану Михаилу Иванову. Отъезд был намечен на январь 1941 года.

Однако до января еще было время. Михаил Иванович несколько раз побывал у Екатерины Максимовой. Он понимал, что там, в Токио, при встрече Зорге будет расспрашивать о жене. Что он мог рассказать Рихарду о Екатерине? Она очень тосковала по мужу, порой задавая наивные, женские вопросы: «Неужели Рихард такая личность, что без него не могут обойтись?»

А иногда она советовалась с Михаилом Ивановичем. «Рихард рекомендовал мне, – спрашивала она, – изучать немецкий или какой-либо еще европейский язык. Может, когда-нибудь я смогу стать его помощницей?»

Что на это мог ответить Иванов? Ткнуть пальцем в потолок и сказать, мол, подобные вопросы в руках начальства.

«В последний раз, – вспоминал Михаил Иванович, – я был у Екатерины Максимовой на Софийской набережной перед Новым годом. Встреча затянулась, говорили о разном. Тогда я сообщил, что на определенное время вынужден покинуть Москву. Видимо она обо всем догадалась. Как-то погрустнела, а в широко открытых глазах застыл немой вопрос. Катя тихо спросила: «Туда?» Я молча кивнул.

В этот раз Екатерина Александровна меня не провожала вниз. Перед тем как уйти в квартиру, подняла руку и осенила крестным знамением, как издавна провожали на Руси в далекий путь».

Новый 1941 год Иванов встретил в семье товарища по академии майора Афанасия Колесова. Вместе они «грызли гранит науки», а теперь служили в Разведывательном управлении. Афанасий получил назначение на должность офицера для поручений у генерала Филиппа Голикова.

После праздничных новогодних дней Михаилу Ивановичу предоставят краткосрочный отпуск. Куда ехать, вопроса не было. Конечно же к родителям в родной городок Гусь-Хрустальный, что на Владимирщине.

Многое у него связано с этими милыми его сердцу краями. После окончания педагогического техникума с дипломом инструктора по резке оконного стекла он приехал в Гусь-Хрустальный на стеклозавод им. Ф.Э. Дзержинского. За два с половиной года работы дорос до мастера раскройки и сортировки стекла, возглавил цеховую комсомольскую организацию.

Весной 1932 года по партийной мобилизации его направили на учебу в военное училище связи в город Ленинград. Курс обучения был рассчитан на два года. Программа сжата и насыщена до предела. Преподавали военные дисциплины, а также строевую и физическую подготовку. Но главное внимание специальным предметам – телеграфии, телефонии, радиоделу. Приходилось также нести службу в карауле и во внутреннем наряде.

По выпуску из училища лейтенант Иванов получил назначение во 2-й полк связи Ленинградского военного округа на должность командира роты. Надо сказать, что своим подразделением Михаил Иванович командовал умело. Рота неизменно занимала ведущие места в соревнованиях по специальной и стрелковой подготовке, была лучшей по дисциплине. «Это было время творческих дерзаний», – скажет Иванов.