Легенда о Травкине - Страница 42

Но — суббота, со всех площадок истомленные жарой люди устремились к озеру, к пляжу, и отсюда, с пляжа, с неприкрытостью, обнаженностью и срамностью, свойственной местам, где люди — голые, размножились слухи, которым никто никогда не поверил бы, если б не покоилась под ними правда: по подозрению в шпионаже арестован разработчик РЛС «Долина» инженер Казинец. До заката солнца политработники полигона отбивались от вопросов и сами начинали пощипывать ими Москву. Слухи перерабатывались в строчки донесений, и получалось так, будто где-то на самом высшем уровне трудится комиссия под председательством Василия Васильевича Кукина. Будто ею отстранен от «Долины» главный конструктор ее Травкин, разоблаченный то ли как шпион, то ли как отъявленный проходимец. А поскольку дезавуирование имеет обратную силу, — это уже давно стало обычаем, если не традицией, — то аннулированы подписи Травкина под всеми документами прошлых лет. Поговорили о том, что кое-какие станции будут сняты с вооружения. А уж «Долину» сдавать будет некому, там идет чистка, как в 37-м году, хватают самых лучших, инженер Казинец, кстати, по итогам второго квартала признан победителем соцсоревнования и помещен на Доску почета.

Самое страшное Москве сообщили шепотом: есть данные о том, что по канцелярскому кругу какого-то учреждения ходит — бумажкой, которую вот-вот швырнут в корзину, — тайна особой военной и государственной важности, святая святых, рабочая частота РЛС «Долина», та самая частота, которую берегли от станций слежения в сопредельных с полигоном странах, из-за святости которой и разрешали «Долине» работать на излучение только в определенном секторе и только на север. На всеобщее обозрение и рассмотрение выставлена тайна, так и не убереженная.

Москва, находившаяся в другом часовом поясе, располагала большим временем и большей свободой действий. Шарапова застали в его кабинете, получение схем он подтвердил, показал черновик экспертного заключения. Где схемы, для кого экспертиза — не знал, но уже замаячила другая фигура, Липскин, при таинственных обстоятельствах исчезнувший из дома ночью (видимо, вспугнул его Воронцов ложным звонком по телефону).

Михаил Михайлович Стренцов пришел в монтажку, к Травкину, предстал перед ним в своем лучшем разбойничьем виде: узел галстука где-то у пупка, глаза застывшие, мертвые, губы подготовлены к презрительному плевку. Для хорошо знавших Стренцова это означало: экс-майор сильно разгневан.

— Пиф-паф, — сказал Михаил Михайлович и изобразил пальцами выстрел в упор. — Ваш покорный слуга в затруднении: ему срочно нужна консультация...

Шепотом заговорщика Михаил Михайлович сказал, что в 6-м Главном управлении грандиозный скандал: один генерал попросил буфетчицу отпустить ему 30 граммов сыру, а та отказалась, ссылаясь на то, что минимальная единица измерения на ее весах — 50 граммов, отчего генерал пришел в волнение, возмутился, взъерепенилась и буфетчица, происшествие это привело к тому, что сейчас работает представительная комиссия, вызваны эксперты из соответствующих министерств и комитетов, служба метрологии при Совмине заседает денно и нощно... Ну, а что касается самого Травкина, так он-то сыра не заказывал! Вне подозрений Травкин! Вне! И с «Долиной» полный порядок у него. Правда, на полигоне — легкий шумок, некоторое брожение в мыслях, недоразумение, которое сейчас быстренько разрешит сам Вадим Алексеевич, ничего серьезного, пустячок эдакий, всего-то и арестовано два человека, да двоих ищут, под угрозой повальных арестов не все ведомства, а только некоторые, кое-кто из руководящих товарищей уже полетел к такой-то матери, полетел, правильнее сказать, налаживать работу с массами в районе мыса Уэллен... «Кое-что я сгустил», — признался Михаил Михайлович. И продолжал — не разжижая, в горячечном темпе задавая вопросы и не ожидая ответов. О Травкине известно, еще более понизил он голос, что сей Божьей милостью инженер глянет на антенну — и тут же высчитает в уме рабочую частоту станции и кое-какие параметры ее. Так вот, в Америке есть свои Базановы, свои Зыкины, есть и свой, извиняюсь, Стренцов. Нет в Америке, слава Богу, своего Травкина, и раз отечественный Травкин рядом, то позволительно взять у него консультацию: можно ли по схемам генератора пачек и блока селекции импульсов определить рабочую частоту «Долины»? Будьте добры, Вадим Алексеевич! Больше некому! Комитет сбился с ног, разыскивая консультанта, творческую помощь оказала Петровка, на блюдечке подала кандидата наук Липскина, но и тот оказался рохлей и невежей, он, правда, указал на более сведущего товарища, но когда его отыщут, когда?.. А время торопит, и те, по взмаху руки которых сейфы открываются без ключей, вот-вот отбудут на дачи... А сегодня — суббота, завтра — воскресенье, и до понедельника дачи могут выработать согласованное решение...

— Хороший подарочек готовим мы двадцать третьему съезду!

Травкин оторвал глаза от окна, выходившего в глухой тупик двора, и отчетливо произнес:

— Ни на один вопрос в частном порядке я отвечать не буду. Только по запросу учреждения.

Подтянув галстук повыше, застегнув пиджак, Михаил Михайлович сел напротив Травкина и стал смотреть на него — как в колодец, куда брошен камень и откуда сейчас донесется всплеск, усиленный многократным наложением звуков.

Но не дождался, камень улетел к центру Земли. «Обожгемся, Вадим...» — предостерег Стренцов и ушел, оставив Травкину путевку в дом отдыха, без даты, без фамилии. Никакой огонь, жадный и безжалостно пожирающий, не пугал Травкина, потому что все в нем самом горело в сладостном ожидании мук, в которых корчиться будет Василий Васильевич. Вторые сутки бушевала в нем ненависть к человеку, погружавшему всех людей в тихую и безболезненную смерть, и ненависть прокалила Травкина, сделала его бесчувственным к себе. Липскин укажет на Рузаева, а от него один шаг до сейфа Василия Васильевича с фальшивками, удушающими тех, кто противится смерти. И люди, привыкшие работать с неопровержимыми уликами и бесспорными доказательствами, увидят поддельные печати, отмычки, фомки, свидетельские показания, лживые от начала до конца, перехваченные письма и выкраденные документы. Тогда-то и свершится суд земной.

А он, суд земной, должен быть — верил Травкин.

Он и часу не пробыл в этом доме отдыха, здесь все напоминало ему о Василии Васильевиче. Стренцовский шофер выбил ему комнатенку в райком-мунхозовской гостинице, в пяти километрах от особнячка, будто перенесенного с берегов французской Ривьеры; Вадим Алексеевич лег на узкую койку и закрыл глаза. Ночью он ощутил то, что когда-то уже пережил: хруст костей и лязг железа. Но тогда, в момент гибели Федора Федоровича, была боль, а сейчас — радость и освобождение. «Свобода!..» — пело в нем, многоголосый хор возносил хвалу земным и небесным силам, суду земному.

Что-то скрипнуло, Травкин открыл глаза и увидел чистенького, скромного и грустного Стренцова. На коленях его лежал портфель. Михаил Михайлович приподнял его, показал, что в нем, и сунул Травкину под подушку.

— Здесь папка с липовым делом твоим. Обе схемы. Еще что-то. Я не смотрел. И никто их вообще не видел. Они бесхозные — и схемы, и папка.

— А он?

— Василий Васильевич?.. Впервые, сказал, вижу. Обвинил нас в том, что мы все это подбросили ему. И Рузаева, тоже сказал, не знает. А тебя, Травкина, видел как-то в коридоре. Что делал Травкин в коридоре — тоже не знает.

То ли вечер, то ли утро. Глаза Травкина смотрели вверх. Ночью они видели небо, теперь — белый потолок.

— Ну, а дальше?

— А ничего дальше. Я ж говорил тебе — сами вспыхнем... Не рабочая частота «Долины» свята, а бумажки в том сейфе. Там — главный секрет. И в эти бумажки никто не имеет право заглядывать, даже с санкции прокурора. Если бы не схемы, то и папка осталась бы там. Плохо складываются дела, Вадим. Тебе надо сдать «Долину». В ней — и спасение наше, и оправдание наше. От себя лично, от имени руководства нашего вполне официально сообщаю: сдашь «Долину» — тебе откроется любая дорога к любой вершине. Бульдозерами расчистим дорогу, паровым катком пройдем по ней, но — не споткнешься уже, не споткнешься...