Легенда о Травкине - Страница 37

Все оторопели, Травкин тем более. На его глазах пять лет назад происходила церемония передачи домика монтажке, под актом стояли подписи всех должностных лиц того времени, лица эти, впрочем, пребывали в настоящее время на тех же должностях, домик «висел на балансе» монтажно-наладочного управления, в этом не было никакого сомнения. Но, с другой стороны, военные могли распоряжаться любым имуществом в пределах полигона и уж оттяпать домик у Травкина способны без всякого зазрения совести. И не намекали даже о такой возможности — настолько была она очевидной. И не делали попыток отъема — потому что им нужен был Травкин.

Первым опомнился Родин. Подлетел к полковнику. Пылко потряс его руку.

— Родной! Спасибо! Век благодарен буду! Выручил! Я-то, дубина, не знал, как попросить твоих оасовцев из наших гостиниц, а их там!.. Спасибочки, милый!.. Сколько их у нас там, Валентин, по всем площадкам?

— Восемьдесят три, — мгновенно подсчитал Воронцов, — и многие с семьями, живут сверх десятипроцентной нормы. И двадцать три стажера академий. — Он поднял трубку, назвал самую ближнюю площадку. — Шмырев, ты?.. Воронцов. Сколько у тебя офицеров в нашей гостинице?.. Ага, понял. Четырех выгони немедленно, пусть под кунгами спят, там не так жарко. Академики есть?.. Гнать в три шеи. Пусть поживут в палатках, ничего страшного, офицеры Скобелева на солнце не жаловались и до самой Индии дотопали...

Полковнику хватило и секунды, чтоб сообразить: оасовцы — это выпускники ОЗАУ, Одесского зенитно-артиллерийского училища, вместе с ракетной мудростью впитавшие за годы учебы вольный дух Одессы-мамы, готовые перегрызть глотку любому, кто погонит их из гостиниц в казармы. Еще более опасен ленинградский гонор, а его полно у стажеров Академии связи имени Буденного.

С ходу отменив выселение, полковник наутек бросился в штаб на перехват телефонных жалоб. Вслед ему Воронцов прокричал:

— ...и как только последний офицер покинет гостиницу, Травкин распростится с вашим сараем!

Жалобы опередили Вознюка, в штабе начался переполох, сам начальник полигона немедленно позвонил Травкину и раздраженно заметил, что нельзя из мухи делать слона, что никто, никогда и нигде не ставил вопрос о выселении Травкина из принадлежащей МНУ собственности по улице Озерной, дом семь, что на всякого полковника найдется управа, что демарш Вознюка — отсебятина, за которую он будет жестоко наказан. Живи спокойно, дорогой Вадим Алексеевич!

Измученно и жалко улыбаясь, Травкин распахнул шкаф и пальцем показал, что надо отправить на 35-ю, а что в Москву. Обвел книги взглядом и взглядом же погрузил их в самолет. Напрасно Воронцов упирал на то, что не время заниматься сейчас квартирными склоками, до сдачи «Долины» всего три месяца. Напрасно Родин взывал к благоразумию, к исторической памяти: Травкину ли не знать, что хмурь барина передается челяди каким-то неестественным путем, чуть ли не трансцедентально, и челядь при этом выходит из повиновения и скалит зубы не только на врагов барина, но и на него самого. Не хотел Травкин знать и того, как прокомментировал Сергей Павлович Королев вселение в подаренный ему правительством домик в Останкине.

— Я не могу жить с чьего-то разрешения или одобрения, — сказал Травкин. — Я могу просто жить.

Кое в чем ему пришлось уступить. Вещи и книги решено было вывезти неприлюдно, любая поклажа в руках заметна. И взять для руководства путеводитель по Москве, составленный Родиным: адреса всех тех, кто мог повлиять на дела 35-й площадки, с указанием пристрастий, причуд и наклонностей, а также рода подарков или подношений, которые официальный визит превратят в дружескую встречу.

— Надо ли?.. — ойкнул Травкин, глянув на список и в нем найдя Рузаева Николая Ивановича, доктора технических наук, проживающего там-то, телефоны такие-то, отзывающегося на редкие книги по истории производства алкогольных напитков на Руси.

— Надо, — сурово поправил Родин. — Надо. Уж я-то знаю всех кистеперых, скрытноусых и хоботнорылых. Список полный, я тоже в нем.

Они проводили его до самолета, помогли втащить в салон ящик с фруктами.

— А с Бабановой как? Узнали, кто такая?.. Я третий раз уже спрашиваю.

— Да нет ее вообще на полигоне, — беззаботно проинформировал Воронцов. — Выкиньте ее из головы. Она уже не помеха.

Там, в самолете, Травкин вспомнил, кто такая эта Бабанова. Официантка, что одолжила Федотовой платье и туфли.

Ехали на 35-ю. Молчали. Родин зевал.

— Кстати, как тебе удалось эту Маришу уволить? К папаше подкатился?

— Не без этого... Отлучена от церкви, предана анафеме. Лишена всех прав и состояний и сослана в бессрочную каторгу.

— Ну и враль ты, Валентин... Ты себе не присваивай прерогативы правительствующего сената и Священного Синода.

— Историк... — презрительно цыкнул Воронцов. — Сейчас такими прерогативами обладает любой участковый... Лишена твоя Бабанова московской прописки, вот и все. Теперь до нее не дойдет даже повестка в суд... И сама под статьей ходит, за бродяжничество...

Родин присвистнул:

— Всесвятой и всеблагой!.. До чего, Валентин, мы с тобой дошли!..

Травкина, заблаговременно предупредив, привезли в здание, где ему надлежало ознакомиться с документом особой важности. Трижды — в самом здании — проверяли документы, хотя рядом безотлучно шел майор госбезопасности. Он и раскрыл перед Травкиным дверь помещения из двух комнат, сам оставшись в коридоре. В первой комнате — столик школьных размеров (на одного учащегося), стул и сейф, который надлежало открыть Травкину ключом, торчавшим в замке. Вторая комната сообщалась с первой широким проемом, в комнате за круглым столом сидел капитан госбезопасности, правым плечом к Травкину, из кобуры на бедре выглядывал пистолет, руки капитан выложил на стол и пальцами так и сяк вращал спичечный коробок. Смотрел капитан не на Травкина, не на документ в его руках, а на что-то, находящееся между сейфом и Травкиным, и смотрел так, будто в некоей точке располагалось зеркало особой конструкции, будто в зеркале этом отражался и Травкин, и сейф, и документ. Техническая любознательность заставила Травкина всмотреться в точку, от которой не отрывал глаз капитан, манипулирующий коробком спичек. Ничего в точке не обнаружив, он понял, что капитану приказано не выпускать документ из поля зрения, но ему же запрещено тот же документ видеть. Тяжелый труд, — подумал Травкин, проникаясь уважением к капитану и замечая еще, что рассыпчатыми звуками, от коробка исходящими, капитан корректирует поведение человека, которого — как и документ — он обязан видеть, но смотреть на которого нельзя. На чтение ушло несколько минут, и, когда глаза Травкина уткнулись в «исполнено в единственном экземпляре», капитан встал, коробок утих. К столу капитан подошел после того, как документ уложен был в конверт, а конверт спрятан в папку. Эту папку капитан бережно, как грампластинку, двумя пальцами положил в сейф, улыбкой и взглядом предложив Травкину сейф закрыть. Вадим Алексеевич хотел поблагодарить за заботы, но рот не открыл, подумал, что здесь издавать звуки имеет право только спичечный коробок. Майор за дверью принял Травкина так, словно тот прошел кропотливейшее медицинское обследование и никаких заболеваний в нем не обнаружено. «Ну, вот и хорошо...» — облегченно вздохнул майор, повел Травкина вниз, к выходу, и только за дверью подъезда вернул ему свободу передвижения, которая, впрочем, оказалась ограниченной, потому что Вадима Алексеевича окликнул человек, идущий в здание на ту же самую процедуру, и человек попросил Травкина обождать его, и Травкин, кивнув, понял, кто попросил. Человек был главным конструктором комплекса дальнего обнаружения, комплекс привязывался к «Долине», или, наоборот, «Долина» должна была подвязываться к нему — вопрос еще не был решен.

И вопрос решился, в милой беседе, на даче. Травкина потчевали домашними кушаньями, компотами, соленьями и вареньями, хозяйка с материнской заботливостью подкладывала ему и подливала, хозяин скромно подшучивал над полубездомным холостяком. Родин в свой «путеводитель» его не включил, великоватой показалась ему разница между «Долиною» и тем скопищем КБ и заводов, над которыми властвовал этот вот приветливый человек.