Легенда о Смерти - Страница 42

— Ну что ж, дитя мое, Он исполнит ваше желание. Приходите ко мне этим вечером в исповедальню.

Она пришла точно в назначенное время. Ректор исповедовал ее и дал отпущение.

— Теперь, — добавил он, — оставайтесь здесь на коленях и молитесь, пока не услышите, как церковный колокол прозвонит полночь. Тогда отодвиньте потихоньку занавеску исповедальни, и вы увидите, как пройдет ваша матушка.

Сказав это, ректор ушел. Девушка осталась одна и стала молиться, как было сказано. Пробила полночь. Она отодвинула занавеску, и вот что она увидела.

Вереница душ усопших двигалась через неф к клиросу. Они шли неслышным шагом, так же бесшумно, как облака на небе погожим летним днем.

Но одна из душ, последняя, казалось, шла с большим трудом, ее тело сгорбилось, потому что она тащила ведро, до краев наполненное темной водой.

Девушка узнала в ней свою мать и была потрясена выражением гнева на ее лице.

И вот, вернувшись домой, он стала плакать еще пуще, уверенная, что ее матери было плохо на том свете. Но это ведро и эта темная вода ее заинтересовали.

Едва рассвело, она побежала все рассказать старому ректору.

— Приходите снова этим вечером на то же место, — ответил ей священник. — Может быть, вы узнаете то, что хотите знать.

В полночь души мертвых прошли чередой по церкви так же тихо, как накануне. Девушка смотрела на них через приоткрытую занавеску. Ее мать снова прошла последней. Она еще больше сгорбилась — вместо одного ведра она несла два; она почти сгибалась под их тяжестью, и ее лицо было темным от гнева.

На этот раз девушка не смогла удержаться и позвала мертвую:

— Матушка, матушка! Почему вы такая мрачная?

Она не успела договорить, как ее мать бросилась к ней и закричала в ярости:

— Что это со мной?! Несчастная!.. Прекратишь ли ты когда-нибудь меня оплакивать? Ты что, не видишь, что ты сделала меня в моем возрасте носильщицей воды?! Эти два ведра полны твоими слезами, и, если ты с этой минуты не успокоишься, я буду принуждена тащить их до Страшного суда. Разве ты не помнишь, что нельзя оплакивать Анаон! Если души счастливы, это нарушает их блаженство; если они надеются спастись, это отдаляет их спасение; а если они прокляты, вода из глаз, которые их оплакивают, проливается на них огненным дождем, удваивая их муки и заставляя их заново раскаиваться.

Так говорила мертвая.

Когда наутро девушка передала эти слова ректору, тот спросил ее:

— И вы опять плакали, дитя мое?

— Конечно нет, и теперь я никогда не буду делать этого.

— Возвращайтесь же этим вечером снова в церковь. Я думаю, вы найдете там, чему порадоваться...

Девушка и в самом деле была обрадована, увидев свою мать теперь впереди процессии душ усопших; лицо ее было светлым, сияющим небесной радостью.

У Гриды Ленн был единственный сын, которого она обожала. Ее мечта была сделать из него священника. С этой целью она отправила его учиться в скромную семинарию в Пон-Круа. Каждое воскресенье она, чтобы увидеть сына, проделывала длинный путь из Динео в Пон-Круа, больше двенадцати лье. Однажды, когда она высаживалась из повозки у дверей семинарии, ей сообщили, что ее Ноэлик (так звали ее любимого сына) тяжело заболел и врач не надеется его спасти. Грида побелела, как папиросная бумага. Три дня и три ночи она не спала и не ела, сидя у изголовья своего ребенка. Он умер. Грида привезла его тело в Динео на собственной повозке, которой она сама и правила. Она заказала ему на кладбище прекрасное надгробие из полированного камня с длинной надписью. И с этой минуты все свое время она проводила, стоя на коленях перед могилой и плакала, рыдала, умоляя Бога вернуть ей сына, ее бедного, дорогого мальчика.

Приходские священники пробовали утешить ее в горе. Но все их усилия были напрасны. Напрасно они ее уговаривали, внушали ей, что, не смиряясь с потерей, мы кощунствуем, оскорбляем мертвых, — ничто не помогало.

Иногда посреди рыданий она начинала напевать колыбельные, с которыми некогда укачивала Ноэлика, когда он был малышом.

В конце концов ректор отвел ее в сторону и сказал ей:

— Послушайте, Грида, это не может больше продолжаться. Вы так неистово требуете себе сына. Хорошо, ответьте мне: вам хватит смелости перенести его вид, если вы окажетесь с ним лицом к лицу?

— О! Господин ректор, — воскликнула Грида с заблестевшими глазами, — если бы вы только сумели помочь мне увидеть его, хотя бы на минутку!..

— Я вам помогу. Но вы должны мне пообещать, что будете себя вести потом как истинная христианка, послушная Божьей воле.

— Я обещаю вам, все что захотите.

Вы, конечно, понимаете, что ректор из Динео знал, что делал.

Он договорился встретиться со своей прихожанкой на кладбище, у могилы юного клирика[41] с первым ударом полуночи.

— Еще одно слово, — добавил он, — вы не только увидите сына, но даже сможете говорить с ним, и он будет с вами разговаривать. Поклянитесь мне сейчас в том, что вы исполните в точности все, что бы он ни потребовал от вас.

— Клянусь Семью скорбями Пресвятой Богородицы![42]

С первым ударом полуночи Грида пришла на встречу. Она нашла священника, читавшего при свете луны по своей черной книге. Час пробил. Священник закрыл книгу, перекрестился и трижды назвал имя Ноэлика Ленна. На третий призыв могила приоткрылась, из нее появился Ноэлик в полный рост. Он был такой же, как при жизни, если бы только не глубокая тоска на лице и не землистый цвет кожи.

— Вот ваш сын, Грида, — сказал священник.

Грида лежала распростертая в ожидании на земле, за кустом дрока, посаженного ею у могилы. Услышав слова священника, она поднялась и направилась к сыну, протягивая к нему руки. Но он жестом остановил ее.

— Матушка, — произнес он, — мы не должны обнимать друг друга до Страшного суда.

Он наклонился, чтобы сорвать ветку дрока.

— Вы поклялись исполнить все, что бы я ни потребовал.

— Да, это так, я поклялась.

— Возьмите эту ветку и хлестните меня изо всех сил.

Бедная женщина отступила, задохнувшись от изумления и возмущения.

— Мне хлестать тебя! Хлестать моего сына, моего горячо любимого Ноэлика! А! Нет, никогда!

Мертвый заговорил снова:

— Вот именно потому, что вы слишком любили меня и никогда не нанесли мне не единого удара плеткой, вы должны это сделать сейчас. Только так я буду спасен.

— Что ж, если это нужно для твоего спасения, пусть будет так! — сказала Грида Ленн.

И она принялась его хлестать, но тихонько, едва касаясь тела сына.

— Сильнее, сильнее, — закричал он ей.

Она ударила сильней.

— Еще, еще сильнее! Или я погиб, погиб навсегда! — кричал Ноэлик.

Она стал бить с горячностью, с яростью. Кровь брызнула из тела сына. Но Ноэлик продолжал кричать:

— Смелее, матушка! Ну же, еще! Еще!

А тем временем часы на башне пробили последний, двенадцатый, удар.

— На сегодня все, — сказал мертвый Гриде, — но если вы дорожите мною, вы придете завтра в этот же час.

И он исчез в могиле, закрывшейся за ним.

Грида возвратилась к себе вместе со священником. Когда они шли, он спросил ее:

— Вы не заметили ничего особенного?

— Да, — ответила она, — мне показалось, что тело Ноэлика становилось тем светлее, чем больше я его хлестала.

— Да, это именно так, — ответил ректор. И он добавил: — Теперь, когда я вас соединил с сыном, вы можете обойтись без моей помощи. Постарайтесь только сохранить силы, чтобы дойти до конца.

И вот на следующий вечер Грида Ленн отправилась одна к могиле юноши. Все произошло так же, как накануне, только мать не вынуждала сына упрашивать себя — она хлестала его, хлестала до изнеможения.

— И все же этого еще недостаточно, — сказал ей Ноэлик, когда пробил двенадцатый удар. — Нужно, чтобы вы пришли в третий раз.