Легенда о Смерти - Страница 25

— Найдется ли здесь среди мужчин четыре добрых христианина, способных оказать мне услугу?

— Найдется, — ответил один из пьяниц, — только смотря какая услуга.

— Нужно посидеть у тела моего мужа, который только что скончался. Обещаю сидра и крепкого вина вдоволь.

— Это хорошо, ребята, — сказал тот же мужчина, обращаясь к своим приятелям. — Кабатчик собирается нас выгнать, как пробьет девять часов. Пойдем за этой женщиной. Продолжим игру у нее, а выпивка будет нам бесплатно.

— Пошли! — закричали остальные.

Жена Лона вернулась домой с четырьмя полупьяными парнями, горланившими по дороге песни.

— Ну вот мы и пришли, — сказала она, распахивая дверь. — Только прошу вас — не шумите так, все- таки покойник в доме.

Покойник был там, он лежал на столе в кухне. На него набросили хлебную скатерть, единственную приличную вещь в доме. Лицо его, однако, было открыто.

— Э! — вскричал один из «свежеиспеченных» сидельцев. — Да это Лон Торфадо!

— Да, — ответила вдова, — он скончался после полудня.

Она подошла к буфету, достала оттуда стаканы и бутылки, расставила все на прикроватной скамье и сказала мужчинам:

— Пейте вволю, а я пойду лягу.

— Да, да, можете доверить Лона нашей охране, мы ему не дадим смыться.

Когда женщина вышла, мужчины уселись за стоявший возле покойника маленький столик, на котором горела свеча и стояла тарелка с мокнущей в святой воде веткой самшита.

Я еще вам не назвала их имен. Это были Фанш Враз из Керотре, Люш ар Битуз из Минн-Камма и два брата Троадек из Керелгина. Все — мужчины решительные и беззаботные, на которых даже присутствие трупа впечатления не производило.

Фанш Враз вытащил из кармана куртки колоду карт, с которой он никогда не расставался.

— Начинай! — скомандовал он Гийому Троадеку.

И пошла игра.

Прошел час, они играли, пили, сквернословили.

Когда парни пришли, они были пьяны только наполовину; теперь они уже совсем опьянели, за исключением младшего Троадека. Этот был чуть совестливее остальных.

— Эй, ребята, — сказал он, — все же это не очень хорошо, что мы здесь творим. Не пришлось бы нам раскаяться за наше отношение к покойнику? Мы даже и одной молитвы по нему не прочли, за упокой его души.

— Хо-хо! — разразился насмешливым хохотом Люш ар Битуз. — Душа Лона Анн Торфадо! Да если бы она у него и была когда-нибудь, она предпочла бы играть в карты и пить с нами, чем слушать «Де профундис».

— Черт побери, это точно, — подтвердил Фанш Враз. — Отъявленный гуляка был этот Лон. Уверен, каким бы мертвым он ни был, предложи ему партию — не отказался бы.

Не говори таких вещей, Фанш!

— Ну давай посмотрим!

Подкрепляя слова действием, Фанш перетасовал карты и, поскольку его очередь была сдавать, раскинул их не четверых, а на пятерых.

— Старина Лон! — крикнул он. — Я сдал и тебе.

И здесь произошло что-то ужасное.

Мертвый, чьи руки были сложены на груди, медленно протянул свою левую руку к столу с игроками, положил ее на карты, ему предназначенные, поднял их к своему лицу, как будто рассматривая, и затем уронил одну из карт — а в это время какой-то громкий голос прорычал трижды:

— Пики козыри, будь я проклят! Пики козыри! Пики козыри!

Наши молодчики, сначала оцепеневшие от ужаса, быстро нашли дверь. И Фанш Враз, несмотря на все свое фанфаронство, не был последним. Они бросились в темноту, не разбирая дороги. До самой зари они плутали в полях, словно обезумевшие быки. Когда на рассвете они наконец вернулись в свои дома, у каждого шею покрывала смертная бледность. Фанш Враз умер через неделю. Остальные смерти избежали, но целый год их трепала таинственная лихорадка, от которой они смогли излечиться, только погрузившись в воду источника Сен-Гонери.

Это произошло в Лескаду, в старом замке с тем же именем, на границах Пенвенана и Плугьеля.

У смертного ложа хозяина дома, некоего Ле Грана, скончавшегося в тот день, сидели и молились люди. Сначала это были слуги, мужчины и женщины, потом несколько соседей и соседок, пришедших по обычаю.

Агония Ле Грана сопровождалась странными вещами. Когда он умирал, в одной из ниш зала билась собака, неистово рыча. Когда к ней подошли, чтобы угомонить, выяснилось, что она обгорела, от ее обожженного тела шел адский запах. Собака сдохла, как только ее хозяин испустил дух. Все увидели в этом странное совпадение.

Едва скончались и человек, и собака, как поднялась страшная буря. Шквальным порывом скирду соломы унесло со двора почти на двести метров в луга, старый тис треснул от вершины до корней.

Люди, находившиеся в доме умершего, долго обсуждали все это между собою. Вдруг они умолкли. Широко распахнулась дверь. Все ждали, что сейчас кто-то войдет... Но в дверь лишь дул ветер.

— Закройте сейчас же эту дверь, — приказала одна из женщин слугам.

Поднялся один из мужчин, захлопнул дверь и вернулся на свое место возле очага. Но не успел он усесться на свою лавку, как дверь снова широко распахнулась.

— Экий неловкий! — воскликнул кто-то. — Сразу видно, что никогда не бывал в Париже.

— Но клянусь, я ее закрыл, — возразил мужчина.

И он снова пошел закрывать дверь, стараясь в этот раз толкнуть ее посильнее, чтобы она плотно вошла в проем.

— Все, если и теперь она откроется, вы не сможете сказать, что я виноват, — пробурчал он, возвращаясь в атрий.

— Или ты тупица, или эта дверь заколдована, — заметил другой слуга, — смотри, она еще шире раскрылась, чем раньше.

— Ну так иди и закрой ее сам, а я больше не пойду!

— Ну а я закрою, будь там хоть сам дьявол!

Этот второй слуга был парень кряжистый, с руками, как у борца. Он крепко сжал руками створку двери, заставил ее повернуться на петлях и подпер ее обоими своими плечами.

— Спорим, — сказал он, — что никакие ветры в мире ее больше не откроют.

Он не успел договорить, как дверь ударила его по спине, и все увидели, как он упал на пол, в двух шагах от нее.

Он поднялся, весь в синяках, и разразился бранью:

— Тысяча проклятий, кто осмелился открыть эту дверь?

Все услышали ехидный смешок и голос, проговоривший:

— Ты же хвалился, что закроешь ее, даже если сам дьявол будет за ней?

Слуга был напуган, но не хотел подавать виду.

— Я спрашиваю, кто осмелился открыть эту дверь!? — повторил он.

— Я, — ответил голос тоном таким сухим, таким жестким и таким гневным, что слуга больше не настаивал, да и не мог. Ему показалось, что огненное дыхание лизнуло его лицо. Его ужас был тем более сильным, что он никого не видел. Бледный, он поспешил затеряться среди присутствующих на бдении, которые и сами-то дрожали от холодной лихорадки — лихорадки страха.

Часы в доме медленно пробили полночь.

И когда прозвучал двенадцатый удар, все свечи у ложа умершего разом погасли сами собой.

Никто из присутствующих не осмелился их снова зажечь, и труп оставался в глубокой тьме. Только слышалось временами, как хлопают простыни на ветру из-за открытой двери, словно выстиранные холсты, расстеленные под небом на луговой траве.

С полуночи до зари люди, сидевшие у смертного ложа, не произнесли ни слова. И ни одна молитва больше не была прочитана. Все сидели по углам друг против друга, освещенные лишь углями, тлевшими в очаге, и мерцанием коптящей смоляной лампы. Стараясь руками закрыть глаза и уши, все с нетерпением ждали рассвета.

Во многих районах финистерского Корнуайя еще и сейчас сохраняется обычай произносить хвалу умершему человеку. Такие речи — это специальность главным образом женщин: нищих старух, старых прядильщиц, проходящих странниц.

В начале общего бдения у ложа умершего, когда вокруг него уже собрались все родные, женщина, которой поручено импровизировать похвалу покойнику, берет слово. Она усаживается у подножия кровати, глаза ее прикованы к мертвому. Медленно и протяжно перечисляет она главные события жизни усопшего, особенно подчеркивая, что он «никогда не чинил несправедливостей себе подобным», и заканчивает восхвалениями его скромных добродетелей, напоминая, что он был хороший муж, хороший отец и добрый работник.