Легенда о Смерти - Страница 14

Человек с косой исчез. А Фанш ар Флок’х почувствовал, как у него подгибаются ноги: ему едва хватило сил добраться до постели, в которой, в предсмертном поту, нашла его жена.

— Возвращайся, — сказал он ей, — за священником.

И при первом крике петуха он отдал Богу душу, и это после того, как он починил косу Анку.

У Анку есть два главных помощника: Чума и Голод.

Один старик из Плестена повстречал ее однажды вечером на берегу Дурона. Она сидела на бережку и смотрела, как течет река. Пришла она из Ланмера, который опустошила, и собиралась дальше — в Ланньон.

— Эй, старина! — крикнула она. — Не будешь ли столь добр, не перенесешь ли меня на спине через реку? Я тебе хорошо заплачу.

Старик не был с нею знаком, но согласился.

Посадив ее на плечи, он вошел в воду. Но чем дальше он шел, тем тяжелее становилась его ноша. В конце концов, обессилев — а течение становилось все быстрее, — он сказал:

— Уж простите, добрая дама, но я вас здесь ссажу, я не хочу из-за вас утонуть.

— Умоляю, не делай этого. Лучше отнеси меня обратно туда, откуда забрал.

— Ладно.

И он пустился в обратный путь без особого труда, поскольку его ноша становилась все легче и легче, по мере того как приближался берег. Так Ланньон был избавлен от чумы.

* * *

В Плогоффе, на мысе Сизён, о приходе чумы рассказывают так:

В открытом море проходил корабль с громадными темными парусами. Когда он появился у долины

Парку-Брюк, люди увидели, как над ним поднялся длинный белый дым, похожий на призрак женщину. Он двигался к берегу, проходя через воздух и не касаясь воды. Это была Чума. В один день она опустошила весь край на три мили вокруг.

Ну а Голод, он, к несчастью, длится дольше, чем хлеб.

Это было во времена, когда богатые не были слишком горды и умели пользоваться своим богатством так, чтобы давать немного счастья беднякам. По правде, это было очень давно.

Лау ар Браз владел самым большим крестьянским хозяйством в Плейбер-Христос. Обычно у него на ферме закалывали свинью или резали корову по субботам. А на следующий день, в воскресенье, Лау отправлялся в село к утренней мессе. По окончании мессы секретарь мэрии со ступенек погоста произносил свою «проповедь»: читал собравшимся на площади новые законы или объявлял от имени нотариуса распродажи будущей недели.

— А теперь я, — кричал Лау, когда секретарь заканчивал со своими бумагами.

И Лау, как говорится, «всходил на крест»[18].

— Значит так! — начинал он. — Самый большой кабан Кереспера только что скончался от удара ножа. Я приглашаю вас на праздник кровяной колбасы. Большие и маленькие, молодые и старики, местные и пришлые — все приходите! Дом большой, мало будет дома — есть гумно, мало гумна — есть ток для молотьбы.

Вы понимаете, что когда Лау ар Браз появлялся у голгофы, послушать его собиралась целая толпа! Было кому ловить слова из его рта! Все так и осаждали ступени голгофы!

Так вот, было это в воскресенье, в конце мессы. Лау выкрикивал всем, кто слышит, свое ежегодное приглашение.

— Приходите все, — повторял он, — все приходите!

Видя эти головы, теснившиеся вокруг него, можно было подумать, что это куча яблок, больших красных яблок, так радость красила их лица.

— Не забудьте, в следующий вторник! — кричал Лау.

И все отвечали, как эхо:

— В следующий вторник!

Мертвые были здесь же, под землею. Все топтались по их могилам. Но кто в такие моменты об этом думает? Когда толпа стала расходиться, чей-то дрожащий голосок позвал Лау ар Браза:

— А я тоже могу прийти?

— Черт меня побери! — воскликнул Лау. — Раз я зову всех, значит, никто не будет лишним!

Радужная перспектива большой еды в Кереспере привела к тому, что многие напились уже в то же воскресенье, а другие начали пить с понедельника, чтобы лучше отпраздновать на следующий день кончину «принца» — так зовут свинью в Нижней Бретани.

Во вторник с утра бесконечная процессия двинулась к Кересперу. Самые проворные двигались на шарабанах; нищие на своих костылях тащились по боковым тропинкам.

Каждый уже занял свое место за столом перед полной тарелкой, когда вдруг появился запоздалый гость. Вид у него был самый жалкий. Его длинная одежда из ветхого полотна, вся в лохмотьях, прилипала к телу и пахла гнилью. Лау ар Браз вышел к нему и велел освободить гостю место.

Человек сел, но едва прикоснулся к еде, которую ему подали, только попробовал на зуб. Он не поднимал головы и, сколько ни старались соседи его разговорить, не раскрыл рта в течение всей трапезы. Никто не был с ним знаком. Старикам казалось, что у него лицо похоже на кого-то, кого они когда-то знали, только давно уже умершего.

Еда подошла к концу. Женщины стали выходить, чтобы поболтать между собою, мужчины — чтобы выкурить свою трубочку. Все были очень довольны.

Лау встал у порога гумна, где проходил пир, чтобы принимать тругаре, спасибо, от своих гостей. Многие шли пошатываясь и что-то бормоча. Лау всем пожимал руку. Он любил, чтобы от него все уходили сытыми по горло.

— Отлично, — говорил он, — сегодня в канавах по дороге от Кереспера мочи будет больше, чем ручьев.

Он был доволен собою, своими поварами, своими бочками с сидром и своими гостями. Вдруг он заметил, что кто-то еще остается за столом. Этот был человек в ветхом рубище.

— Не торопись, — сказал Лау, подойдя к нему, — ты пришел последним, по справедливости и уйти должен последним... Только смотри не засни перед пустой тарелкой и пустым стаканом.

Человек, и правда, перевернул тарелку и стакан. Услышав слова Лау, он медленно поднял голову. И Лау увидел, что это голова мертвеца.

Человек поднялся на ноги, тряхнул своими лохмотьями, они осыпались на землю, и Лау заметил на каждом из них кусочек гнилой плоти. Запах, шедший от них, и страх перехватили Лау горло. Он задержал дыхание, чтобы не задохнуться, и спросил мертвеца:

— Что ты от меня хочешь?

Скелет, все кости которого теперь обнажились, словно ветви, сбросившие листву, приблизился к Лау и, положив ему на плечо руку без плоти, сказал:

— Тругаре, Лау! Когда я тебя спросил на кладбище, могу ли я прийти, ты мне ответил, что никто не будет лишним. Слишком поздно ты решил узнать, кто я такой. А зовут меня Анку. Раз ты был так любезен, что пригласил меня, как и всех других, я тоже хочу поступить с тобой по-дружески и предупредить тебя: тебе осталось не более восьми дней, чтобы привести все свои дела в порядок. Через восемь дней я проеду здесь на своей повозке, и будешь ты готов или нет, но моя работа в том, чтобы тебя забрать. Итак, до следующего вторника. Угощение, которое я тебе приготовлю, будет хуже твоего, но компания будет больше.

При этих словах Анку исчез.

Лау ар Браз за неделю разделил свое добро между детьми; в понедельник позвал священника из Плейбер-Христос, исповедовался и причастился; а во вторник вечером он умер.

Своей щедростью он заслужил добрую смерть!

Да будет так с каждым из нас!

Раньше в село из окрестных ферм, которые находятся далеко в полях, вели только плохонькие дорожки, которые называли кроличьими.

Зимой, когда эти дороги размывались дождями, в путь пускались прямо через соседнее поле. Вот откуда в бретонской провинции столько тропинок вдоль старых дорог. И столько изгородей с каменными ступеньками, выбитыми в придорожных откосах, чтобы легче было перебраться через дорожку. Позднее были проложены дороги получше, и старые были заброшены живущими здесь людьми. Но мертвые — то есть погребальные процессии — продолжали пользоваться старыми. Считалось кощунством проводить человека к его последнему жилищу иной дорогой, чем провожали его отца, деда, прадеда, прапрадеда и всех его предков с незапамятных времен. Эти дороги, по которым ныне идут только похороны, получили имя дорог Смерти.