Легенда о гетмане. Том II (СИ) - Страница 5

…Как только казаки возвратились к себе в лагерь, полковники, недобро хмурясь, окружили гетмана.

— Почему ты не позволил нам добить ляхов? — резко спросил Данила Нечай, после смерти Кривоноса основной выразитель интересов казацкой черни. — Еще одна — две атаки и ляшский табор был бы в наших руках.

— Ляхи подкупили хана, — виновато ответил Хмельницкий, — он согласился на мир и меня заставил, угрожая в противном случае ударить вместе с ляхами на нас.

Этот аргумент отрезвляюще подействовал на полковников и они стали молча переглядываться, не решаясь возразить гетману. Почувствовав изменение в их настроении, тот сам перешел в наступление.

— А почему ты, Нечай, не смог захватить ляшский обоз, — ехидно поинтересовался он, — хотя его обороняли даже не жолнеры, а обыкновенные джуры, челядины едва умеющие держать в руках оружие? Под твоей рукой было десять тысяч казаков, что по численности равно трети всего ляшского воинства, а противостояло тебе от силы две-три тысячи конюхов и погонщиков волов.

— А ты, Глух, — повернулся он к другому полковнику, — о чем ты думал, когда повел свою конницу прямо на артиллерию Оссолинского? Ну, а от тебя, Мозыра, я вообще не ожидал, что ты позволишь какой-то драгунской хоругви выбить половину твоих людей.

Так, обращаясь то к одному, то к другому полковнику, гетман припоминал каждому его промахи и ошибки в ходе этого двухдневного сражения. Наконец, видя, что они стоят с опущенными головами и не пытаются возражать, он передал им подробности своего разговора с Ислам Гиреем.

— Ценой огромного унижения, — горько заключил гетман, — я добился от хана помощи и поддержки в сегодняшнем бою. Но раз вы не смогли достичь победы, то он и согласился на мир, предложенный поляками. И благодарите Бога, что я остановил битву, иначе вы все уже лежали бы на этом поле, изрубленные татарами и ляхами. А так хан обещал, что король согласится увеличить реестр до сорока тысяч, в трех воеводствах будет казацкое самоуправление, а православная вера не будет больше преследоваться и уравняется в правах с католической. Большего мы не добились бы, хоть вырежь всех ляхов до ноги.

После этих слов Богдана недовольство полковников куда и подевалось, все оживились, раздались крики: «Да здравствует, гетман!» Один Нечай, хмуро усмехнувшись, негромко, но язвительно спросил: «Сорок тысяч, говоришь! А куда ты денешь еще двести тысяч восставшего народа? Они ведь тоже давно считают себя казаками». Хмельницкий дипломатично промолчал, хотя сам уже не раз задавал себе этот вопрос. Остальные обрадованные полковники не обратили на слова Нечая внимания.

…Между тем, на широком лугу на равном удалении от польского лагеря и татарского коша[17]были установлены несколько столов. Вскоре там сошлись ханский везир и коронный канцлер. Оба давно знали друг друга, поэтому без промедления приступили к выработкеусловий мирного договора. У Ислам Гирея, кроме требования о выплате дани за последние годы и возмещения убытков, связанных с военными действиями, других условий небыло и в этой части быстро пришли к соглашению. Поскольку реальных денег у поляков не хватало, хан согласился подождать с их выплатой, но за эту отсрочку получил право увести пятнадцатитысячный полон в Крым. Сложнее оказалось выработать условия мирного договора с казаками, на котором настаивал Ислам Гирей. Переговоры даже несколько раз прерывались и едва не доходило до новых столкновений. Наконец, к концу дня везир и канцлер в присутствии двух уполномоченных сошлись снова. С польской стороны к Оссолинскому присоединился киевский воевода Тышкевич и литовский подканцлер Сапега, а к везирю — мурзы Сефер-кази и Сулейман-ага. Со своей стороны в выработке условий мира принял участие и Хмельницкий. В конечном итоге, договаривающимися сторонами мир был заключен в основном на условиях, предложенных татарской стороной. Согласно договору, между татарами и поляками устанавливался вечный мир и заключался оборонительный союз с возобновлением выплаты ежегодной дани. Поляки обязались уплатить хану триста тысяч флоринов (фактически на месте они смогли выплатить лишь сто тысяч), а он, в свою очередь, должен был отвести своих татар за Перекоп.

Относительно казацкой стороны, король соглашался даровать амнистию всем, принимавшим участие в военных действиях казакам и другим слоям населения, но Хмельницкий должен был на коленях молить его о прощении. Казацкий реестр увеличивался до сорока тысяч и запорожским гетманом, по-прежнему, оставался Хмельницкий, причем с подчинением лишь одному королю, но как польский шляхтич, он должен был принести присягу на верность Речи Посполитой.

Важным условием договора была ликвидация унии и разрешение православного вероисповедания на всей территории Польши. Киевский воевода впредь должен был назначаться из числа магнатов греческой веры, а киевский митрополит получил право заседать в сенате среди католических епископов на девятом месте.

Казаки получали право гнать водку для личных нужд (но не на продажу), а также ежегодное содержание в сумме 10 флоринов и сукно.

Хотя территорией Войска Запорожского признавались Киевское, Черниговское и Брацлавское воеводства, польские паны, имеющие там земельные угодья, получали право возвращения на них. Однако преследовать зависимых от них крестьян, принимавших участие в восстании, они не имели права. Взаимно и казакам было запрещено предъявлять какие-либо претензии к воевавшим против них шляхтичам.

Естественно, поляки, осажденные в Збараже, получали право беспрепятственного выхода из него с оружием и знаменами.

9августа во исполнение условий договора Хмельницкий обратился к королю с письмом, в котором изъявлял свои верноподданнические чувства, а на следующий день лично явился к нему, предварительно получив в заложники князя Любомирского.

Стоя на коленях у ног Яна Казимира, гетман произнес краткую покаянную речь, начав с того, что предпочел бы получить королевскую аудиенцию по случаю какого-нибудь подвига со своей стороны. Он со слезой в голосе скорбел, что волею обстоятельств предстал перед его величеством, как мятежник, обагренный кровью. Но уж раз так распорядилась судьба, то гетман умолял короля простить его вину и обещал верной службой доказать свою преданность Речи Посполитой. Ян Казимир даровал ему прощение и в виде особой милости разрешил приложиться губами к своей руке. Затем от имени короля подканцлер литовский Сапега прочитал Хмельницкому назидательную проповедь, как в дальнейшем следует себя вести.

На следующий день татары, получив сто тысяч флоринов — треть выкупа, который они называли данью, а поляки предпочли именовать подарком, ушли к Збаражу. За ними потянулась и казацкая конница.

Король, не скрывая радости и огромного облегчения, поспешил отступить к Глинянам, а оттуда — во Львов, где его войску уже ничего не угрожало.

Между тем, Хмельницкий и хан, возвратясь к Збаражу, не спешили сообщить осажденным о заключенном перемирии. Не переходя к активным военным действиям, они заняли выжидательную позицию, надеясь, по крайней мере, получить контрибуцию в возмещение военных издержек. До казаков доходили сведения о том, что гражданское население Збаража, доведенное до отчаяния, готово лучше поджечь Збараж, чем умирать от голода, поэтому еще оставалась вероятность того, что Фирлей и Вишневецкий с учетом этих обстоятельств согласятся уплатить выкуп за снятие осады. Однако, те решили иначе, разрешив женам и детям недовольных мещан покинуть город. Участь тех, кто воспользовался этим разрешением, была печальна, так как на передовых польских позициях многие женщины были изнасилованы жолнерами, а затем все они попали в плен к татарам.

11августа Хмельницкий отправил в Збараж письмо, сообщая о достигнутом перемирии с Яном Казимиром и обещая, что осада будет снята, если осажденные выплатят татарам определенную сумму.

Прочитав это письмо, князь Иеремия, устало усмехнувшись, сказал Фирлею и Лянцкоронскому:

— Хитрит бестия Хмельницкий, хочет обвести нас вокруг пальца. Но у него ничего не выйдет. Судя по поведению татар и казаков, у них с королем действительно заключено перемирие. Нам нужно просто подождать прибытия королевского посланца, от которого узнаем истинные условия мира.