Ледяная колыбель - Страница 8

«Пожалуй, это лучший прием, чем быть брошенным голым в сырую тюремную камеру…» Хотя с каждым днем принц задавался вопросом, не могла ли выпавшая на его долю судьба быть и малость получше.

До его ушей донеслось шарканье ног приближенных Аалийи, когда дочь императора поднялась со своего дивана. Направилась она к противоположному борту баржи, явно избегая его.

Венценосное сборище уже провело знойное утро, скользя по заливу Благословенных и петляя среди Каменных Богов – тридцати трех островов и каменных выступов, на которых были высечены изображения представителей клашанского пантеона, всех тридцати трех. Рами уже пытался просветить Канте касательно имен этих божеств и областей, за которые те отвечали в священной иерархии, но все они успели основательно перепутаться в перегретой голове принца.

Впрочем, Рами оставался непреклонен и указал вперед, на каменную скульптуру обнаженного мужчины с весьма внушительным отростком между ног, держащего под мышкой пухлого младенца. Пьедестал под его каменными ногами был буквально завален цветами и корзинами со всякими подношениями.

– А вот и Хар’лл, во всем своем выдающемся величии. Внушительная личность, не правда ли? – Рами многозначительно приподнял бровь, покосившись на Канте. – Это наш бог плодородия.

– Гм, вполне понятно, почему он приобрел такую репутацию… – Канте махнул рукой куда-то в сторону от статуи. – Пожалуй, на данный момент нам лучше держаться от него подальше.

Рами рассмеялся:

– Я уверен, что ты наплодишь много детей. Я видел тебя в бане. Может, ты и не столь осчастливлен богами, как Хар’лл, но наверняка доставишь моей сестре немало радости.

От подобной откровенности Канте даже закашлялся. Лицо у него запылало. Он попытался что-то пробормотать, чтобы скрыть свою неловкость. Его все еще приводила в смятение легкость, с которой этот клашанец открыто обсуждал подобные вопросы, не испытывая ни капли стыда.

Увы, Рами еще не закончил.

– Разумеется, это относится ко всем, с кем тебе доведется делить свою постель.

Пальцы клашанского принца скользнули по перилам, чтобы коснуться руки Канте – явное приглашение. Это был уже не первый намек на то, что Рами явно не прочь вывести их отношения за рамки и без того теплой дружбы. Рами был на пару лет старше, но Канте не чувствовал в нем ничего хищнического или манипулятивного. Все предлагалось в открытую.

Канте уже знал о непостоянстве клашанских отношений – как в браке, так и вне его. Халендийцы высмеивали такое поведение, рассматривая его как еще одно доказательство аморальности клашанцев. Канте всегда считал подобные уничижительные замечания лицемерными, особенно учитывая обилие публичных домов по всей Халендии – не говоря уже обо всех этих мужчинах и женщинах, отданных в сексуальное рабство. Даже его отец содержал специальный павильон с рабами и рабынями для подобных утех в Вышнем.

Во всяком случае, Канте счел здешнюю открытость более честной. Он уже обсуждал этот вопрос с Фреллем в их покоях. Алхимик предположил, что обнаруженная здесь повальная ветреность может быть как-то связана со строгой кастовой системой клашанцев – жесткой и чрезмерно сложной. «Когда один винт излишне затягивают, другой зачастую ослабевает», – предложил тогда объяснение Фрелль.

Похлопав Рами по руке, Канте повернулся, чтобы прислониться к перилам. Хотя он и пробыл в этих краях уже целый сезон, но так и не сумел настолько ослабнуть.

Рами ухмыльнулся и последовал его примеру, прислонившись к поручням левого борта. Отказ Канте его явно ничуть не задел. Братцу Аалийи наверняка не составляло труда завлечь кого-нибудь в свою постель. Он был высок, с прямой спиной, с такими же красивыми темными глазами, как у его сестры, и цветом лица, похожим на пропитанный медом горький корень. Но что еще более важно, Рами зарекомендовал себя как хороший друг, выступая в качестве гида и учителя по всем клашанским вопросам. И если Канте был честен с самим собой, то внимание Рами льстило ему, повышало его самооценку. Особенно учитывая полное пренебрежение Аалийи.

Канте бросил взгляд на другой конец баржи. Его будущая супруга стояла у правого борта, прикрыв глаза рукой, и смотрела на очередного бога, проплывающего мимо их лодки.

Цель утренней водной прогулки Канте и Аалийи была проста: провести какое-то время вместе, вежливо побеседовать под пристальными взглядами трех придворных сопровождающих, попытаться получше узнать друг друга до наступления солнцестояния. Пока что Аалийя сказала Канте лишь одно слово: «машен’дрей», что означало «посторонись-ка». Он загораживал ей вид на одного из Каменных Богов. Канте также отметил, что она использовала приставку «дрей» – используемую при обращении к человеку, принадлежащему к низшей касте. Похоже, далеко не все с готовностью приняли почетный статус имри, присвоенный ему императором. Канте не мог ее в этом винить. «Никто из тех, кто по-настоящему знает меня, не счел бы меня “божественным”, а Просветленная Роза Имри-Ка тем более».

Он покачал головой. Даже будучи принцем Халендии, у себя на родине Канте не пользовался особым уважением. Всю свою жизнь он прожил в тени своего брата-близнеца Микейна, который первым вышел из материнской утробы, заработав свое право первородства и предназначенный с этого момента для трона. Таким образом, в Микейне души не чаяли и всячески лелеяли его, готовя к судьбе будущего короля Халендии.

А к воспитанию Канте всегда относились с куда меньшим тщанием. Ему суждено было стать Принцем-в-чулане, чье единственное назначение в жизни состояло в том, чтобы быть запасным на случай, если его старший брат-близнец вдруг помрет. Его уделом было сидеть на полке подобно кукле, готовой заменить сломанную – на случай, если он вдруг когда-нибудь понадобится. И все же, чтоб королевству от него была хоть какая-то польза, Канте прошел обучение в школе Тайнохолма, готовясь к тому, чтобы в будущем стать советником своего брата.

«Непохоже, чтобы теперь нам обоим светило нечто подобное…»

Когда он стоял у поручней корабля, в голове у него промелькнул образ Микейна, бросившегося на него с мечом. При этом воспоминании тяжким грузом навалилось отчаяние. Хуже того – это был уже не первый раз, когда Микейн пытался убить его.

Канте вздохнул, все еще не в состоянии все это постигнуть. В детстве братья были хорошими товарищами – настолько близкими, насколько могут быть близки лишь близнецы, – пока судьба неизбежно не разлучила их. Микейна отправили в придворный Легионарий, чтобы обучить всевозможным стратегиям и обращению с оружием. Канте был изгнан за стены замка в Тайнохолм, и ему было запрещено даже близко подходить к мечу.

В конце концов между братьями разверзлась пропасть. А как же иначе? Они стали такими же разными, как и их лица. Микейн, хоть и близнец Канте, выглядел так, словно был высечен из бледного мелового камня, унаследовав черты лица их отца, в том числе его вьющиеся светлые локоны и глаза цвета морской волны. Канте пошел в их покойную мать. Кожа у него была блестящая и смуглая, волосы черны как смоль, глаза темно-серые, как небо во время грозы. Он навсегда остался тенью на фоне яркого сияния своего брата.

«И вот кто я теперь – изгнанник, обретающийся среди врагов королевства…»

Канте связал свою судьбу с Никс и ее товарищами, намереваясь остановить грядущую гибель планеты. Оглядев небо, он заметил полную луну, повисшую у горизонта. Та сияла в дымке Дыхания Урта, отмечающей границу между Халендией и Южным Клашем. Дымка эта, состоящая из пепла и испарений, поднималась из Шаар-Га, огромного вулканического пика, который безостановочно извергался в течение бесчисленных столетий, создавая естественный дымный барьер между королевством и империей.

Канте попытался представить, что сейчас происходит там, в Азантийи. Он подозревал, что весть о том, что он достиг этих берегов, уже дошла до Вышнего Оплота и его отца, короля Торанта. И это наверняка было воспринято как предательство, еще одно до кучи ко всем остальным. Там явно предположили, что Принц-в-чулане переметнулся на сторону Южного Клаша, поскольку боевые барабаны по всему северному Венцу звучали все громче. Хотя пришел он сюда совсем не за этим.