Леди в саване - Страница 8
И наконец, как следует из анализа рабочих блокнотов Стокера, вначале он называет своего героя просто «Граф вампир» и, более того, в своих заметках предполагает основной ареной романа, вне Лондона, сделать Штирию, где происходило и действие «Кармиллы» Шеридана Ле Фаню. Только позднее Стокер перенес действие в Трансильванию, потому что она понравилась ему своим названием, которое буквально означает «Залесье». То есть, что важно — весь расклад действующих лиц и вся интрига были Стокером уже продуманы еще до того, как он вообще мог узнать о существовании Влада Дракулы, валашского воеводы.
Труды Флореску и Макнелли пользовались большим успехом, неоднократно переиздавались и переводились на разные языки, потому что они в первую очередь эффектны. Это сейчас все знают, что Стокер изобразил в своем романе румынского кровопийцу (в переносном смысле), сделав из него кровопийцу в смысле прямом. А в начале 1970-х гг. их труд оказался поистине научным открытием. Окрыленные успехом «Дракулы», они предприняли аналогичные «поиски» чудовища Франкенштейна (издание оказалось для нас недоступным) и «мистера Хайда» [ MacNally, Florescu2001]. Последним оказался некий Вильям Броуди, живший в Эдинбурге в конце XVIII в. Добропорядочный юрист и судья в дневное время, по ночам он занимался грабежами и убийствами, был в конце концов разоблачен и казнен, причем его могила, как и могила Дракулы, также оказалась пустой! Мы полагаем, что людей, которые вели аналогичную двойную жизнь, на самом деле в истории было гораздо больше…
Сейчас среди серьезных исследователей творчества Брэма Стокера говорить о связи Дракулы с Владом Цепешем считается неприличным (ср., однако, [ Trow2003]). На конференции, посвященной столетию романа, которая проходила в Лос-Анджелесе в августе 1997 г., Раду Флореску решился тем не менее взять слово и оправдаться перед аудиторией. «Образ героя, который сражается с турками, — утверждал он, — такой же миф, как и фигура жестокого воеводы. Румыния середины XIX в., которая нуждалась в своих героях, породила этот образ, который и был затем усвоен западным миром» [ Florescu 1998, 198]. [48]Один миф породил другой миф, и эта идея, наверное, и оказывается самой близкой к истине, если можно вообще говорить об «истине» в данном случае.
Идея написать роман о вампире появилась у Брэма Стокера еще до того, как он узнал что бы то ни было о балканских поверьях и о существовании воеводы Дракулы. И здесь он имел уже множество предшественников: за плечами у Стокера стояла богатейшая литературная традиция, которая, в свою очередь, как мы полагаем, восходила к странной вампирической эпидемии, охватившей Центральную Европу в первой половине XVIII в. Предположительно толчком к этому послужила эпидемия чумы 1710 г., которая буквально опустошила Восточную Пруссию. В 20-е гг. чума переместилась на юг Франции, а одновременно — на Балканах началась эпидемия сибирской язвы. Именно тогда начались массовые вскрытия могил и поиски «истинных виновников» многочисленных смертей. Из Пруссии «эпидемия вампиризма» переместилась южнее. В 1725 г. умершего венгерского крестьянина Пьера Плогойвица обвинили в смерти 8 человек в деревушке Кизилова (первое дело, которое было запротоколировано по-немецки и в котором упоминается слово «вампир»). Затем было возбуждено дело против Арнольда Паоля из Сербии, который мгновенно умер, упав с воза с сеном; считалось, что затем он стал вампиром и истребил множество родственников в своей деревне Медвежья. Почти каждая смерть, вслед за которой шли другие смерти, объявлялась вампирической, за этим следовали осквернения могил, прахов покойных и так далее. Причем делалось это отнюдь не суеверными крестьянами, а австрийскими оккупационными властями, в присутствии офицеров, гайдуков и врачей. Появилась также своего рода формула бюрократического характера — Visum et Repertum(Увиден и опознан). Все эти сводки были изданы в апреле 1732 г. Результаты «дознаний» широко публиковались в прессе того времени, за ними следили в правящих домах. В 1732 г. появляются соответствующие публикации во Франции и в Англии (более подробно об эпидемии «вампиризма» см. [ Jones1931, 98—130; Мариньи2002]).
Естественно, «век разума» не мог безоговорочно принять идею о мистической власти мертвецов, поэтому появилась идея рационального объяснения вампиризма: предполагалось, что корень зла в поспешных захоронениях находящихся в коматозном состоянии людей. Параллельно, однако, появлялись сочинения о вампирах, носящие религиозно-философский характер, среди которых наиболее известным является трактат Дона Августина Кальме, монаха-бенедиктинца, вышедший в 1746 г. — «Трактат о привидениях во плоти, об отлученных от церкви, об упырях или вампирах, о вурдалаках в Венгрии и Моравии». Кальме, с одной стороны, отрицал реальность вампиризма, но с другой — собрал так много описаний случаев явлений вампиров, что его труд сыграл, скорее, противоположную его замыслу роль: он стал своего рода источником по данной тематике. Именно в середине XVIII в. оформился ряд общих положений, которые до сих пор для темы вампиризма являются базовыми: 1) вампир появляется во плоти, а не как бестелесный призрак; 2) вампир сосет кровь у живых; 3) после укуса вампира жертва тоже становится вампиром. Весь этот набор «признаков» (кроме первого) отличается от народных представлений о вампирах. Все эти тексты, отчасти в пересказах, Стокеру знакомые, мы можем характеризовать как «источники с установкой на достоверность», но достоверность, естественно, виртуальную: это было началом рождения вампирического мифа, имеющего средой бытования не собственно «народ», но массовое образованное население, читающее газеты и жаждущее новостей, в которые хотелось верить, то есть также по природе своей фольклоропорождающее.
Мы полагаем, однако, что кроме многочисленных рассказов о вампирах аналогичными «достоверными источниками» послужили также в основном специфически английские «рассказы о привидениях», которые широко собирались в Англии в более поздний период, в основном — викторианский (например — известное собрание Чарльза Линдли, лорда Галифакса). В какой-то степени эти тексты также можно считать фольклорными. И если рассказы о вампирах в Англии в основном воспринимались как балканская экзотика, то рассказы о призраках повествовали о теперешней жизни и привязывались, как правило, к определенным местам в Англии и Ирландии. Стокер, как мы полагаем, сделал решительный шаг — поместив своего Вампира в современный ему Лондон.
Считается, что первое упоминание о вампире в литературе содержится в поэме Роберта Саути «Талаба губитель» ( Thalaba the Destroyer, 1801), однако в ней образ вампира еще выписывается, так сказать, как «вторичная тема» [ Perkowski1989,127]. Более значительным явлением в развитии «вампирической» литературы может быть названа поэма Байрона «Гяур», хотя, если быть более точным, тема вернувшегося из могилы мертвеца встречается уже у романтиков, например в «Леноре» Бюргера или в «Коринфской невесте» Гете. Отметим также поэму Китса «Ламия», создавшую образ женщины-вампира. Также можно назвать «Усопшую возлюбленную» Теофиля Готье — рассказ о любви священника к прекрасной куртизанке и вампире Кларимонде.
Ближе, так сказать, в области литературного нарратива к роману Стокера стоят романы о вампирах, лишенные романтического ореола, среди которых (по времени) первенство принадлежит Джону Полидори, который во время знаменитого соревнования романтиков, породившего «Франкенштейна» Мэри Шелли, написал в 1919 г. новеллу «Вампир», продолжив замысел Байрона. Новелла-роман была тут же переведена на французский язык Нодье, который приписал авторство самому Байрону. В 1852 г. этот же роман был переделан в пьесу Александром Дюма. Придуманный Байроном вампир Даруелл у Полидори превратился в циничного либертина лорда Рутвена. Считается, что Полидори приписал герою черты самого Байрона, особенно — в изображении его взаимоотношений с людьми: постоянное желание унизить и стремление обладать и распоряжаться.