Леди в озере. Худой человек. Выстрел из темноты - Страница 1

Дэшил Хэмметт (1894–1961) — американский писатель, первый, превративший тему преступления из кроссворда в социальную проблему. Он сменил много профессий, работал в частном сыскном бюро Пинкертона, писать начал в 20-е годы, публикуя рассказы в бульварных журналах. Его первая книга «Кровавая жатва», у главного героя которого нет имени, а только кличка — «Континентальный оперативник» вышел в 1926 г. Самые известные его романы «Мальтийский сокол» (1930) и «Стеклянный ключ» (1931) уже переведены на русский язык. «Худой человек» издается впервые.

Биография Раймонда Чандлера (1888–1959) на удивление похожа. Он тоже американец. Автор детективных романов, ныне тоже признанных классическими. Правда, в отличие от книг Хэмметта они объединены одним главным героем — частным сыщиком Филипом Марло. Чандлер старше Хэмметта, однако писать начал позже: его первый рассказ «Шантажисты не стреляют» вышел в 1933 г., а первый роман «Глубокий сон» — в 1939 г. Всю жизнь он считал себя последователем (но не подражателем!) Хэмметта, буквально боготворил его. И в 1945 г. выступил с эссе «Простое искусство убивать», где дал блестящую характеристику творчества своего младшего по возрасту и старшего по литературному опыту собрата. Ее я и осмеливаюсь предложить вам, дорогой читатель, ведь она применима и к книгам самого Чандлера, и ко всему реалистическому детективу.

«Насколько по-настоящему оригинален Хэмметт, теперь решить нелегко, да это и не важно. Он был одним из плеяды — единственный, достигший признания критиков, но не единственный, пытавшийся писать реалистический детектив. Так бывает в любом литературном направлении: чтобы охарактеризовать его целиком, выбирают одного писателя, чье творчество обычно — вершина данного направления. Хэмметт и впрямь был асом детектива, но в его книгах нет ничего, чего бы не было в ранних романах и рассказах Хемингуэя.

Я сомневаюсь, что так Хэмметт хотел приукрасить свои романы; он просто пытался заработать на жизнь, описывая то, что видел и пережил сам. Кое-что он выдумал — так делают все, но у него была жизненная основа, он сочинял, опираясь на реальность. Сурбитонский диалект да название сорта вина — вот и вся жизненная правда в английском «классическом» детективном романе. Описывая барона или хрустальную вазу, его автор знает о них из собственного опыта не больше, чем персонаж голливудского фильма знает о картинах французских модернистов, что висят в замке Бель-Эр, или о полуантикварной резной скамье работы Чиппендейла, которой он пользуется как столиком для кофе. Хэмметт же вынул убийство из хрустальной вазы и швырнул его на тротуар; оно осталось там ненадолго, но для начала это была неплохая мысль — уйти как можно дальше от обывательского понятия игрушечного преступления.

В начале (и почти до конца) Хэмметт писал для людей с резким, агрессивным отношением к жизни. Они не боялись ее теневой стороны, они в ней жили. Насилие не вызывало у них отвращения — они сталкивались с ним на каждом шагу. Хэмметт вернул убийство тем, кто совершает его с определенной целью, а не просто для того, чтобы появился труп; их орудия — что попадется под руку, а не дуэльные пистолеты ручной работы, яд кураре или тропическая рыбка. Он описал этих людей такими, каковы они на самом деле, заставил их говорить и думать так, как они говорят и думают в жизни.

У него был свой стиль, но читатели этого не поняли, потому что он писал языком, не предназначенным, казалось бы, для литературы. Они думали, что получают хорошую, сочную мелодраму на таком говоре, которым они, по их мнению, пользуются сами. Так оно в какой-то мере и было, но дело здесь гораздо серьезнее. Каждый язык начинается с речи, причем с простонародной речи, но, развившись до уровня литературного материала, он остается речью лишь на первый взгляд. В худших местах Хэмметт скучен, как древний философ, а в лучших — может выразить почти все. Я верю в его язык. Он не принадлежит Хэмметту, как не принадлежит никому вообще. Это американский язык (и теперь уже не только американский), и этим языком можно сказать даже то, что Хэмметт сказать не смог или посчитал не нужным говорить.

Говорят, у Хэмметта нет теплоты, но сам он больше всего на свете ценил книги о преданности другу. Хэмметт был сухой, расчетливый, крутого нрава, но снова и снова ему удавалось то, что не всегда удается самому талантливому писателю. Ему удавалось создавать такие сцены, которых, казалось, еще никто не писал.

При всем этом он не разрушал детективный сюжет. Но реализм требует слишком большого таланта, слишком больших знаний, слишком большой осведомленности. И кое-где Хэмметт сгустил краски, кое-где смягчил акцент. Конечно, писатели, кроме самых глупых и поверхностных, больше, чем кто-либо сознают условность своего творчества. А Хэмметт всем доказал, чего стоят его книги. Трудно сказать, шедевр «Мальтийский сокол» или нет, но это роман — подтверждение состоятельности искусства, которое, «по предположению» Дороти Сейере, не способно ни на что. Если есть такой прекрасный детектив, как этот, только педанты станут отрицать, что не сможет появиться еще лучший.

Хэмметт добился еще одного: из изнурительной подгонки друг к другу незначительных улик он превратил написание детектива в удовольствие. Без Хэмметта вряд ли могла бы появиться такая умная книга, как «Дознание» Персиваля Уайльда, такой иронический этюд, как «Вердикт двенадцати» Раймонда Постгейта, или такой суровый пример интеллектуальных недомолвок, как в «Кинжале для разума» Кеннетта Фиеринга.

Есть еще немало людей, считающих, что Хэмметт писал вовсе не детективы, а крутую хронику жизни темных улочек с поверхностным детективным элементом, плавающим в ней, словно маслина в мартини. Есть вспыльчивые старые леди — обоего пола (или вообще бесполые) почти всех возрастов, которые желают, чтобы преступления в их детективах благоухали магнолиями, и даже слушать не хотят, что убийство — ужасная жестокость, даже если убийцы иногда напоминают им ловеласов, профессоров колледжа или добрых седеющих матрон.

Есть и немало сильно напуганных поборников формального или классического детектива, решивших, что ни одна книга не может считаться детективом, если в ней нет строгой аналитической загадки и разбросанных по всему действию «подсказок», обозначенных аккуратными ярлычками. Именно они заявляют, например, что, читая «Мальтийского сокола», не задумываешься, кто убил Арчера, партнера Сэма Спейда (это лишь формальная задача романа), потому что размышляешь совсем о другом. Однако в «Стеклянном ключе» читателю постоянно напоминают: главное — найти убийцу Тейлора Генри, а результат получается тот же: действие движется, интригует, появляются новые сюжетные линии, постепенно раскрываются характеры, а ведь в любой книге главное именно это. Остальное — чепуха.

Но и этого для меня (и для Хэмметта тоже) мало. Детективный автор-реалист пишет о мире, где гангстеры правят народами и городами; где гостиницы, дома и респектабельные рестораны принадлежат людям, разбогатевшим на борделях; где кинозвезда может оказаться наводчицей банды, а почтенный джентльмен — хозяином игорного дома; где судья, чей погреб набит запрещенным спиртным, может послать за решетку человека из-за одной бутылки в кармане; где мэр города способен из-за денег замять дело об убийстве; где никто не может спокойно пройти по темной улице, потому что закон и порядок — пустые слова; пишет о мире, где вы среди бела для можете увидеть бандитский налет и самого бандита, но постараетесь побыстрее раствориться в толпе и будете молчать, потому что у бандитов могут найтись друзья с длинными ружьями, или полиции не понравятся ваши показания, или подонок-защитник обольет вас на суде грязью на глазах у присяжных, подобранных из заведомых негодяев при почти полном невмешательстве судьи-политикана.