Леди и рыцарь - Страница 22

– Что?

– Они не очень-то любили меня, – печально призналась она, и Эрик нахмурился. Дети постарше редко любят возиться с малышами, но он почувствовал, что дело было не только в этом.

– А почему ты думаешь, что они не любили тебя?

Наступила тишина, нарушаемая только ночными звуками вокруг них; потом она вздохнула:

– Сестра Юстасия говорила, что они не любили меня потому, что меня никогда не били. Я же никогда не жаловалась на еду, когда меня наказывали, и никто не знал о холодной воде и мытье полов. Они думали, что ко мне относятся по-другому, и завидовали. – Раздался всплеск воды, и Роза-мунда вызывающе добавила: – Я была рада, когда уехали последние двое. Именно тогда я начала работать в конюшне с сестрой Юстасией.

Эрик нахмурился. Похоже, она была довольно одинока. Новый всплеск и возгласы подсказали ему, что она погрузилась в воду, и он не мог не оглянуться, чтобы посмотреть, как далеко в реку она зашла. Он увидел лишь ее затылок.

Внезапно она опустилась под воду с головой, вынырнула и обернулась к нему, хватая воздух ртом. Поймав его взгляд она захлопнула рот и сердито воскликнула:

– Вы смотрите, милорд!

– Ты замолчала, – невозмутимо сказал он и снова повернулся к ней спиной.

После нескольких минут раздраженного молчания она спросила:

– Как долго нам добираться до Гудхолла?

– Около недели.

– Неделю!

Он услышал легкий вздох между всплесками.

– Вы видели его? Знаете, как он выглядит?

– Нет.

– Я уверена, что он прекрасен. Отец не отправил бы нас в лачугу… Или отправил бы?

Он удивился неуверенности в ее голосе. Неужели она сомневается в любви отца? Что было очевидно для Эрика явно не было очевидным для нее самой.

Она помолчала.

– А какое у вас было детство? Вы сказали, что у вас брат и две сестры. Какие они?

Розамунда с любопытством посмотрела на него и увидела, как при этом вопросе спина его напряглась, а плечи прямо на глазах стали словно выше. Когда он заговорил, голос его был так же холоден, как вода в речке, когда она только вошла в нее.

– Поторопись. Нам нужно возвращаться в лагерь.

Она удивленно посмотрела на него и, выйдя из реки, стала медленно одеваться. Тут была какая-то загадка. Ее мужу совсем не понравился вопрос о его детстве. Было ли оно тяжелым, или он просто не хочет ей рассказывать? Со временем она узнает.

Розамунда поерзала, с надеждой посмотрела в спину мужу, но, судя по всему, он не собирался делать привал на ночь в ближайшее время. Она огорчилась, потому что ей уже очень нужно было отлучиться в лесок.

Снова заерзав, она взглянула на окружавший их пейзаж и вздохнула. После недели пути все начинало казаться одинаковым, Она видела те же деревья, ту же траву, те же поляны, Можно было даже подумать, что они ездят кругами, мучительными для нее кругами, потому что после недели в седле у нее были одни сплошные волдыри на мягком месте. Поначалу все это казалось ей увлекательным приключением, но потом Розамунда решила, что лучше лечить лошадей, чем ездить на них верхом.

Она также предпочла бы жить в стенах аббатства, а не в лагере с мужем и его воинами. И хотя в аббатстве ее свобода ограничивалась многими правилами, здесь, вне его стен, жизнь ей казалась значительно хуже. Там молчание требовалось во время трапезы и мессы, а здесь люди молчали все время. Не то чтобы они вовсе не говорили. Нет, говорили, друг с другом. Она же слышала только два слова – «нет» и «отдыхайте». Ах да, еще «пойдем». Ее муж каждый раз обращался к ней так, давая возможность заняться личными нуждами.

Она на с кем не говорила с тех пор, как купалась в реке. Потом она еще раз купалась, но рано утром, пока все спали.

Розамунда пыталась начать разговор в тот вечер, после купания. Сидя у огня и поглощая еду, приготовленную мужчинами, она тараторила, задавая вопросы и пытаясь найти тему для разговора. Но ее муж лишь проворчал что-то в ответ и посоветовал ей отправиться спать. Когда она запротестовала, он уже просто приказал ей. Она легла, но заснуть не могла.

На следующее утро Розамунда встала рано, привела себя в порядок, собрала ягод и вернулась на поляну, когда мужчины только начали просыпаться. Она весело щебетала, желая разговорить мужа и установить хотя бы такое кратковременное понимание, которое возникло между ними у реки. Но у нее ничего не получилось. Он молчал и даже, казалось, не слушал ее воспоминания о детстве. В конце концов она оставила свои попытки. С того времени они ехали в мрачном молчании целые дни, пока не сядет солнце.

Единственное, чего Розамунде удалось добиться за это время, так это получить постоянное занятие, когда они останавливались вечером на привал. Она стала ухаживать за лошадьми. Правда, муж не знал об этом. Другие если и знали, предпочли этого не замечать. Она же изо всех сил старалась скрывать это от всех, делала вид, что ухаживает за своей лошадью, каждый раз отходя к Ромашке, когда рядом появлялся кто-то другой, помимо Смизи, постоянно ухаживавшего за лошадьми.

Ей нравился Смизи, потому что в отличие от других он, похоже, был не против ее помощи. Он попытался воспротивиться в первый раз, но Розамунду невозможно было отогнать от больного животного. Смизи как раз ухаживал за лошадью, повредившей ногу. Когда Розамунда определила, что это шпат[2], Смизи смирился с ее присутствием. Теперь он, казалось, был даже рад ее помощи. С тех пор как они покинули аббатство, это был ее первый успех, если это можно назвать успехом. По крайней мере Смизи разрешал ей работать рядом с ним.

Вздохнув, она взглянула на спину мужа, удивляясь тому, что он наконец остановился. Подъехав к нему, она увидела зеленый рай – простиравшуюся внизу долину с протекавшей рекой и пышным лесом, окружавшим небольшое возвышений в самом центре долины. Листва прикрывала башенки и островерхую крышу дома, поднимавшегося ввысь, словно волшебный замок.

– Гудхолл, – пробормотала она с уверенностью, удивившей ее саму. Она никогда не видела этого замка, ничего не знала о нем и все же сразу поняла, что это именно он. Замок был само совершенство, и его ее отец выбрал для них.

Она почувствовала, как к глазам подступают слезы благодарности, и заморгала, прогоняя их. Этот подарок сказал ей больше о чувствах отца, чем все его слова о том, что он ее любит. Внезапно она поняла, как сильна его любовь.

Это был дворец для принцессы из сказки, и это говорило об особенном чувстве отца к ней. Розамунда взглянула на мужа, когда он внезапно пришпорил коня, и последовала его примеру.

Хотя издали Гудхолл представлялся сказкой наяву, вблизи, когда они въехали во двор, все оказалось не таким прекрасным. Это был все еще великолепный замок, но в нем чувствовалось запустение. Судя по внутреннему двору, можно было предположить, что управляющий замка и сам неряшлив, и слуг не держит в строгости. Ущерб был не настолько велик, чтобы расстраиваться, но достаточен, чтобы Розамунда поняла, что здесь нужно приложить руки. Она также поняла, что не представляет, как это сделать.

Она еще не разволновалась по этому поводу, когда ее взгляд упал на конюшню, и у нее перехватило дыхание от ужасного возмущения. Если замок был несколько запущен, то конюшня находилась просто в полном упадке. В стенах были такие большие дыры, что лошади свободно могли просунуть в них головы. Не задумываясь, под впечатлением увиденного, Розамунда повернула Ромашку в сторону конюшни.

Не успев отъехать, она услышала, как Эрик зовет ее.

Повернувшись, она увидела сердитое лицо и недовольно сжатые губы мужа.

– Я хотела осмотреть конюшню, милорд. Они…

– Сюда! – Он указал на место рядом со своим конем.

Розамунда заколебалась, потом вздохнула и подъехала к нему.

Явно довольный ее послушностью, Эрик повернул коня и направил его к ступеням замка, считая, очевидно, что Розамунда последует за ним. Не имея выбора, она так и поступила. Только они остановились у лестницы замка и начали спешиваться, парадные двери распахнулись, и навстречу им заковылял мужчина, опираясь на руку слуги.