Лед под ногами - Страница 13

– Прикидайте, что мне братан прислал. – Его двоюродный брат жил в

Челябинске и присылал Владьке кассеты наложенным платежом. – Офигеть.

Денис с Димкой держали на коленях коробки со своими армиями. Ждали.

Владька вдавил клавишу “пуск”. Отошел. По-взрослому сложил на груди руки… Отчетливо зашелестела пленка, послышалось шуршание магнитного слоя, мягко толкнул диафрагму динамика фон – предвестник скорой музыки. И вот раздалась короткая барабанная дробь, которую сменила простенькая игра на гитаре, бухтенье баса. А потом кто-то безголосо, но разборчиво запел. Нет – стал рассказывать:

Меня спросили, что происходит со мной,

И я не знал, что сказать в ответ.

Скорее всего, просто ничего,

Перемен во всяком разе нет.

Мне, право, недурно живется,

Хотя я живу не как все -

Я удобно обитаю посредине дороги,

Сидя на белой полосе.

– Ансамбль “Зоопарк”, – в паузе между куплетами вставил Владька. -

Из Питера. Солиста зовут Майк…

Машина обгоняет машину,

И каждый спешит по делам,

Все что-то продают, все что-то покупают,

Постоянно спорят по пустякам.

А я встречаю восход, я провожаю закат,

Я вижу мир во всей его красе,

Я удобно обитаю посредине дороги,

Сидя на белой полосе.

Какого именно числа это произошло, Чащин, конечно, не запомнил. Но это была весна восемьдесят пятого года, в школе предстояла четвертая четверть, родители ругались, что у него сплошные тройки, а он помешался на пластилине… Чащину хотелось верить, и постепенно он убедил себя: альбом группы “Зоопарк” “Белая полоса” – первые для него песни настоящего рока – открылся ему именно в тот самый день, когда, вернувшись домой, услышал по телевизору звенящий от скорби

(или, может, от радости) голос нового Генерального секретаря на похоронах предшественника:

– Склоняя голову перед тобой, наш дорогой товарищ и соратник, мы обещаем неуклонно следовать курсом нашей ленинской партии. Служить ее делу – значит служить делу народа. Этот свой долг мы выполним до конца!

А где-то в Питере какой-то парень, четко отделяя одно слово от другого, возмутительно-гениально откровенничал:

Если вы меня спросите, где здесь мораль,

Я направлю свой взгляд в туманную даль.

Я скажу вам: “Как мне не жаль,

Ей-богу, я не знаю, где здесь мораль.

Но вот так мы жили, так и живем,

Так и будем жить, пока не умрем”.

И после этого солдатики окончательно стали неинтересны, коробка с ними оказалась в нижнем ящике шкафа, где давно скучали кубики, конструкторы, лопатки; Денис с Димкой за один день шагнули из детства дальше – в осознанность и серьезность.

Начались поиски странных, но таких близких, ожидаемых, помогающих взрослеть, понимать мир песен и тех, кто эти песни поет. Ориентиры были даны в той же “Белой полосе”: нужно слушать “Аквариум”,

“Зоопарк”, “Секрет”, “Странные игры”, “Кино”, не нужно – “Землян”,

“Арабесок”, “Оттаван”, “Эй-си – ди-си”, хэви-метал. Этот альбом подарил им и множество незнакомых, но таких притягательных, наверняка с глубоким значением, слов: “флэт”, “диск-жокей”,

“гопники”, “урла”, “буги-вуги”, “Боддисатва”…

Песен было мало, братан Владьки предпочитал красивую музыку вроде

“Аббы”, а кассету с “Зоопарком” прислал, как сам объяснил в письме,

“чтоб прикольнулись”… Да, песен было мало, и взять эти неведомые

“Аквариум”, “Кино”, “Странные игры” было негде; пришлось сочинять самим. Вместо пластилина, подкопив, купили гитары за семь рублей; стали учиться играть, для легкости подбирая мелодию под свои слова.

Чащин запомнил одну рифму из тех сотен, что у него тогда получились:

Хочу выпить вина,

Целый стакан, до дна.

Казалось, не хуже, чем у “Зоопарка”…

Летом восемьдесят пятого, закончив восьмой класс, Владька уехал в

Иркутск учиться на пожарного. Через год вернулся скрюченный, не узнающий знакомых, но с жадными, мечущимися глазами. Димка испуганно сообщил:

– Он маком колется!..

Побродив по городку, Владька исчез окончательно. И мама его куда-то уехала… А Денис и Димка начали совершать вылазки в более крупные города Сибири, нашли соратников, услышали вживую фузовую гитару, гипнотизирующий бой палочек по ударной установке, увидели человека у микрофонного штатива…

Почти пятнадцать лет Чащин жил этим, попадая то в джунгли общаг новосибирского Академгородка, то в питерское ПТУ, то в армию, то, очень редко, на сцену, скитаясь по раздолбанным вшивым сквотам, портя желудок паленкой и китайской лапшой, потеряв время, когда можно было поступить в институт, не научившись нормально общаться с девушками, не научившись жить, как нормальные люди… Чудом каким-то удержался на поверхности, не захлебнулся, не утонул в сладостной трясине протеста, не сгинул, как тысячи так называемых неформалов.

Зажил более-менее достойно, спокойно, почувствовал в душе равновесие. И вот вдруг его потащили обратно – в глупое, бесполезное, опасное вчера.

– У нас… У нас же была великая культура! Великая! Согласись… По фигу, как ее называли – андеграунд, контр, суб какой-то… Нет, это была настоящая культура. Наша! Один Сашбаш – бездна целая! Он же…

А Бэгэ! А Цой, Майк. Это же!.. Согласись… И где?.. Где все? А?..

Где мы? – отрывисто, но захлебываясь возбуждением, вскрикивал слегка похожий на Димыча грузный, рыхловатый человек. – Где мы все с нашими гитарами? С электричеством? Ведь мы же столько могли! Мы же вселенной были, и – вот… Как и не было. Теперь, х-хе, “Фабрика звезд”. Телки тупорылые, удоды с бородками… А вспомни наших. Дэн!

Дэнвер, ёлы-палы! Вспомни! Янка… А! Ее же надо каждый день крутить по всем каналам. Чтоб все всё поняли. Мутанты… По всем радио, из всех окон! Вот это ведь… – И неприятным, визгливым голосом слегка похожий запел:

Собирайся, нар-род,

На бессмысленный сход,

На всемирный совет,

Как обставить нам наш бред.

Клинить волю свою

В идиотском краю.

Посидеть, помолчать

Да кулаком постуча-ать!

На журнальном столике – классический, но забытый Чащиным набор: уже почти пустая литруха водки, кривыми кусками порезанная вареная колбаса, сыр, банка с маринованными огурцами, бутылка “Колокольчика” для запивки… Чащин неосмотрительно много выпил в самом начале, и то ли от водки, то ли от неожиданного приезда друга детства его очень быстро сморило; он откинулся на спинку кресла и сидел, прикрыв глаза, сквозь дрему слушал вскрики, вяло, зная, что ответа не будет, спрашивал себя: “И что теперь?”. Хотелось, чтобы произошло как в сказке – уснул, проснулся, а Димыча нет. Тишина.

– Дэн… Дэн, да не спи ты! Дэ-эн! – Чащин приподнял каменно-тяжелые веки, увидел перед собой перекошенное лицо; да, это Димыч, Димыч здесь. – Не спи, давай поговорим. Столько лет не виделись! Надо решить… Я ведь не просто так приехал. Я ведь… Давай возродимся.

Слышишь? Группу по новой, я песен привез… Надо, Дэн! Мы… У нас же такое поколение было. Первое настоящее! Все могли перетрясти, всех выкинуть… А где теперь? Где мы, Дэн?.. Дэнвер, не спи! Надо выпить… Держи.

Чащин выпрямился в кресле, принял рюмку, покорно-равнодушно проглотил уже не жгущую, безвкусную водку.

– Ну че ты сделал?! – рыданул Димыч. – Я же тост хотел!.. Бли-ин…

Ну чего ты мертвый такой? Нас же такие дела ждут. Я тут по электронке кое с кем списался… Классные чуваки… У тебя-то есть интернет? А?

Чащин кивнул и снова прикрыл глаза. Поплыл в сон.

– А как, по карточкам или выделенка? Выделенка? Ништяк… Я говорю, я с такими чуваками списался. Они младше все, но это и хорошо.

Классные. Они такого тут натворят! Устроят. Это мы, как эти…

Столько сил было, а в итоге… Дэн, скажи, почему с нашим поколением так? Пшик один получился. А?.. Вон эти, на десять лет старше, да даже на семь каких-то, – и смогли. Прогремели, сделали. Цой, Сашбаш,

Кинчев, Летов, Янка, Ревякин. Они уже – навсегда… И эти теперь, кому за двадцать только, они уже шатают, грызут. А мы вот… Дэн, давай за нас! Слышишь?.. Эх-х… – Громкий глоток и шумный, протяжный выдох. – Нет, я не хочу соглашаться, что мы беспонтовые…