Лазурный берег - Страница 17
Отважный покоритель стихий Тимофей Пастухов был недоволен своим внешним видом. Радикально исправить ситуацию он никак не мог — ну не сочетались друг с другом фрак и Пастухов хоть умри!.. Но и сдаваться отважный бродяга не привык. Вот и снимал фрак, и надевал снова, снимал и надевал... Его старший сын Остап был компьютерщиком, и Тимофей со слов сына запомнил, что треть всех проблем решается простой перезагрузкой: выключить компьютер и включить снова. Вот Тимофей и «перезагружался»: снимал и надевал. Снимал и надевал...
Актер Олег Белов вертелся перед зеркалом с сигарой во рту. Ему помогала жена. Фрак сидел на Белове как влитой. Во-первых, это был его собственный фрак, а не какой-нибудь там прокатный. Во-вторых, Белов умел его носить. Актер выглядел безукоризненно, но никак не мог отлипнуть от зеркала. Что-то его смущало. Что-то было не так...
Причина была совсем в другом: глаз Белова зафиксировал в номере кое-какой непорядок, а мозг еще не понял, что это за непорядок. Глаз зафиксировал, что на журнальном столике нет билета на премьеру. Но актер Белов этого еще не осознал.
Телеведущему Сергею Шалашову на фрак было, в общем и целом, глубоко наплевать. Опытный вояжер по фестивалям, он относился к любым капризам организаторов с безразличным пониманием. Главное было не забыть в Петербурге, что положить в чемодан: фрак, если летишь в Канны, или набедренную повязку с колокольчиками, если направляешься на фестиваль в Папуа-Новую Гвинею. И то и другое Шалашов носил с одинаково небрежным изяществом.
Юный киновед Коля из Петербурга, для которого это был первый фрак в жизни, краснел и бледнел от одной мысли, что этот вот молодой человек в зеркале — именно он, Коля, да еще во фраке. И, страшно сказать, в бабочке «жужу». Он не мог оценить: хорошо сидит фрак или плохо. Он просто переживал торжественность момента.
Замначальника штаба, старший каннской спецгруппы Сергей Аркадьевич Егоров был уверен, что если на нем хорошо сидит подполковничья форма, то уж какой-то там фрак запросто будет сидеть как родной. Тем более что свой фрак он взял в Канны из милицейского клуба. Егорова больше волновало другое: через полчаса он вновь увидит Кристину, с которой расстался уже сорок бесконечных минут назад!.. Нужно не забыть ей рассказать, как в шестьдесят восьмом году в связи со студенческими волнениями, которые к моменту проведения фестиваля охватили всю Францию, фестиваль был закрыт на пять дней раньше срока. И даже награды не присуждались!
Бизнесмен и правонарушитель Михаил Демьянович Троицкий нацепил, кроме фрака, еще и очки, чем изрядно удивил Серова...
— Демьяныч, ты что, видеть плохо стал?
— Они с простыми стеклами,— раздраженно ответил Троицкий.— Так, на всякий случай. Для солидности.
Серов помолчал немного, потом решился и вновь завел обычную свою волынку:
— Слышь, не ходи, а! Ну чё тебе эта премьера? Полчаса улыбок и рукопожатий. Ну зачем тебе это надо? Ты же в кино карьеру не будешь делать...
— А вдруг? — Троицкий развернулся от зеркала и посмотрел на Серова тяжелыми металлическими глазами.
— Да брось... — не поверил Сергей.
— А пресс-конференцию забыл? Мне нужно международное реноме, остолоп.
— А вот скрутят тебя прямо на пресс-конференции, будет тебе реноме... Или пальнет кто...
«Убить его, что ли»,— тоскливо подумал Троицкий. Совсем достал его Серов со своим скулежом. Убивать жалко, конечно, но... Но как же они все надоели... Голова раскалывается. Хоть ампутируй, ей-богу...
Дима, будто прочитав мысли босса, а в действительности сверившись с хронометром, возник рядом:
— Шеф, таблеточки!
Дима вот молодец, хороший пацан. Хотя тоже... «таблеточки»...
— Почему не «таблетки», Димон? — сделал замечание «Демьян Бедный».— Откуда у тебя уменьшительно-ласкательное отношение к этой химической... Троицкий сделал паузу, заглотил лекарство и закончил: — Дряни.
— Так точно, шеф,— вытянулся Дима.— Таблетки.
Уменьшительно-ласкательных слов Троицкий не любил не самих по себе, а как признак холуйства. Особенно раздражала отечественная привычка называть так еду и напитки. Сто пятьдесят граммов водочки, картошечки с селедочкой и огурчиками. И сочку: водочку запить.
Действовало это «очк» безотказно. Троицкий помнил случай один, когда открыл — давно еще, в начале девяностых,— кафе на Литейном, угол Пестеля. Общепита тогда было мало, а народ в кафе почему-то не шел. Повесили рекламу в стихах: «Заходи, мужичок, на коньячок и шашлычок». И повалили толпой! Хотя он, Троицкий, оскорбился бы, назови его «мужичком». Не мужик, не мужчина, а так — мужичок. Тьфу!
— Демьяныч, ну ее, премьеру! — снова заканючил Серов.
Это он, кстати, придумал тогда стихотворение про мужичка и коньячок.
— Иди на...! — кратко отреагировал Троицкий.
Серов вздохнул, быстро сходил куда-то (вряд ли туда, куда его послали,— туда не успел бы) и вернулся с легким модным бронежилетом:
— Может, тогда жилетик наденешь? Тоже для солидности.
Вот опять: «жилетик».
— Ну кто пальнет? — задумался все же Троицкий.— Из чего? Там же на входе рамка.
— Наши при желании зенитную установку пронесут,— Серов руками показал что-то большое: видимо, зенитную установку.— А жилетик не помешает.
— Дожил...— поморщился Троицкий.—Я раньше даже на стрелки без него ездил. А тут во Дворец. На собственное кино...
— А чего стесняться? — Сергей понял, что шеф согласится, если еще немножко надавить.— Все звезды в таких ходят. Легкий, пластиковый, специально под фрак сделан.
«Жилетик» и впрямь оказался хорошим. Легким и плотно облегающим. И, по-своему, красивым. Жаль только — под фраком не видно. Хотя можно, конечно, на пресс-конференции эдак ненароком распахнуть фрак.
Троицкий усмехнулся, вспомнив случай из бурной молодости: когда на заседании совета директоров крупного строительного треста он что-то доказывал — исключительно в рамках логики, приводя какие-то цифры, ссылаясь на нормативные акты. И во время выступления «случайно» обронил на пол пистолет. И, не прерывая речи, спокойно подобрал его, сунул в карман как ни в чем не бывало и продолжил ссылаться на нормативные акты.
С его точкой зрения все тогда согласились.
— Вазген, вы и Форду костюм шили? — Плахов сделал последний маленький глоточек.— Вкусный у вас коньяк.
— Настоящий коньяк, да! Разве стал бы старый Вазген пить плохой коньяк?! Из Еревана привозят — тот, конечно, лучше, да, клянусь Араратом! Но французский — тоже ничего... Да! Пить можно, как говорили в Ростове. Игорь, не стесняйся, наливай еще...
Игорь бы налил еще. И коньяк был превосходен, и уютно очень было в ателье смешного армянина.
— Нельзя! — с сожалением вздохнул он.— Работать еще сегодня.
— Вот-вот, ты там не переусердствуй,— Рогов тоже хотел коньяку, но приходилось вертеться перед зеркалом. Самый маленький фрак оказался откровенно велик. Вазген хлопотал вокруг Рогова с ножницами и иголками.—А что там за Форд? Автомобилист или президент?
— Нет, актер,— Плахов вновь посмотрел на фотографию, где Вазген был изображен вдвоем с Харрисо-ном Фордом.— Который Индиана Джонс.
— Круто,— оценил Рогов.— И что — шили?
— А, нет, не шил! Пуговица оторвалась. А он мимо шел — зашел. Я ему этот пуговица так приделал, что мама родная не оторвет! А костюм бы я ему сделал — о-ля-ля. У него, не поверите, дрянь какая-то была — или Карден, или Ромео Жижли, такая... туфта!
Хозяин аж сплюнул. Оставил на секунду Рогова, наполнил три рюмочки.
— Глядите, очень небольшие рюмки! О, если бы они были большие! Нет, они совершенно, абсолютно, категорически небольшие! Выпьем! За дружбу и кинематограф!
Рюмки и впрямь были крохотные. Оперативники переглянулись и выпили.
— Последняя,— предупредил Плахов.
— Вазген, час до просмотра,— Рогов поглядел на часы.— Успеем?
— О, час! За час можно гору свернуть!.. Разрушить дворец, построить город... За час можно влюбиться, жениться, сделать ребенка, разочароваться, развестись и влюбиться в другую! В молодости Вазген за час... О, молодость! — махнул он рукой.— Вот, выберите пока «бабочки».