Лазарев. И Антарктида, и Наварин - Страница 109

Флот должен принять главнейшее участие в могущем быть сражении при нападении на Севастополь. В противном случае, можно сказать, что ворота им будут отворены».

По сути, Лазарев заложил основы стратегического плана, активного отпора даже превосходящему противнику. Излагая свое мнение о мерах по укреплению Севастополя, он с первых шагов практически приступил к оснащению Главной базы крепостной артиллерией, но на все нужны деньги, и осенью Лазарев «перехватывает» императора во время его поездки на юг России.

В провинциальном городке Чембары, близ Пензы, Николай I подлечивал сломанную в путешествии ключицу.

Лазарев воспользовался «веселым расположением духа» императора и в первую же встречу изложил нужды флота по строительству Адмиралтейства и укреплений. Доложил о большом некомплекте матросов на кораблях, нехватке кораблей для патрулирования берегов Кавказа. По каждому пункту представил в «записках отдельно для каждого предмета». Через день государь, прохаживаясь по двору, подозвал Лазарева:

— Везет тебе, Лазарев. Получишь три миллиона из турецкой контрибуции для трех кораблей. Еще миллион даю для работ по новому Адмиралтейству. Кстати, кто из инженеров в Севастополе присматривает за производством работ? — Часто император щеголял своей якобы компетентностью в делах инженерных.

Лазарев раздумывал недолго.

— Ваше величество, в Севастополе военных инженеров мы не имеем, а цивильная строительная часть находится в самом жалком состоянии и требует преобразования.

Николай вскинул брови.

— Напиши об этом князю. А что ты предлагаешь для доброго комплекта судов флота служителями?

Давно вынашивал Лазарев планы подготовки исправных матросов для корабельной службы.

— Проблема сия, ваше величество, может быть решаема увеличением числа кантонистов в каждом флотском экипаже. Из юнг вырастут матросы, каких лучше желать невозможно.

— Многовато ты хочешь, где же взять столько кантонистов?

— Увеличением поселений близ Севастополя отставных матросов.

— Где и как? — не понял сразу царь.

— Ваше величество! Многие выходцы из балаклавской колонии греков служат на наших судах без подданства России, и проку от них мало. Они имеют большие связи и родство с теми, кто проживает в Балаклаве. А балаклавские греки известны только своим винокурением и контрабандной торговлей. Смежность их с Севастополем очень вредна, и Севастополь от них ни малейшей пользы не имеет.

Император прервал Лазарева:

— Что же делать?

— Ваше величество, не благоугодно ли будет приказать дать им другие места на Кубани или где ваше величество решит, а места балаклавские, как тоже дарованные, отдать отставным матросам. Их дети могли бы поступать во флот, Севастополь получил бы всякого рода дешевое продовольствие, и прекратилось бы удорожание жизни.

— Все это так. Я знаю, что греки совершенно бесполезны. — Но царь отделался по-хитрому. — Переговори об этом с Воронцовым. Ну что, все у тебя просьбы?

— Ваше величество, близ Севастополя открыты недавно целительные грязи. Многие служители на кораблях, особенно в Абхазской экспедиции, страдают ревматизмами и прочими болезнями. Не благоволите ли, ваше величество, для поправки здоровья таких служителей соорудить лечебницу?

— Ну что ж, пожалуй, только ты отпиши обо всем подробно князю Меншикову.

Когда Лазарев уже откланивался, Николай I предупредил:

— Имей в виду, на будущий год я предполагаю побывать у тебя в Николаеве и Севастополе. Подготовь эскадру к смотру.

На обратном пути Лазарев встретил Воронцова, передал содержание разговора и указание царя. Воронцов нахмурился. Он являлся полновластным хозяином Крыма и не терпел, когда кто-нибудь без предупреждения вторгался в его епархию.

— Чем вам греки насолили, ваше превосходительство? — недовольно сказал Воронцов.

Но Лазарев не сдавался и вскоре сообщил Меншикову о встрече с царем, попросил князя помочь: «Ваша светлость сделает величайшее для Севастополя благодеяние, ежели примет в сем участие и обратит полугреческий Крым (в особенности Севастополь) в страну русскую».

Быть может, несколько категорично взывает Лазарев, но, видимо, в самом деле не одному ему здорово насолили.

После встречи с царем Лазарев спешил в Николаев. Весной, в мае, он стал отцом, появился первенец — дочь Татьяна.

Кампания 1836 года заканчивалась, поутихли страсти англичан и французов у Дарданелл, корабли начали разоружаться. К Лазареву обратился Матюшкин. Его «Браилов» стоял на стапелях, готовый к спуску.

Вечером в каюте адмирала он увидел раскрытую книгу. Лазарев показал ее переплет.

— Для отдыха и наслаждения в свободную минуту «Камчаткой» Крашенинникова увлекаюсь. Не хуже пушкинских поэм читается. Поневоле те чудные края манить начинают.

Лазарев затронул чувствительную струну командира «Браилова»:

— Откровенно, мое сердце наполовину здесь, на кораблях, а другая там, на Севере. — Матюшкин слегка вздохнул и перешел на официальный тон: — Ваше превосходительство, позволения прошу взять отпуск а Петербург, у нас, по традиции, девятнадцатого октября нынче юбилейная двадцать пятая по счету встреча лицеистов. «Браилов» на днях сойдет со стапелей, а после этого мне убыть дозвольте, быть может, успею.

Лазарев, обычно всегда сосредоточенный, в заботах, радушно посмотрел на командира «Браилова»:

— Ну что ж, товарищество юных лет дело святое, по себе знаю. Добро, поезжайте после спуска фрегата. Только, чур, не забудьте все оформить как положено, рапортом на один-два месяца. А то попадетесь в столице на глаза жандармскому офицеру, хлопот не оберемся.

Заботы с новопостроенным кораблем задержали, к лицейской годовщине Матюшкин опоздал и добрался в Петербург только в начале ноября. Но с Пушкиным все-таки встретился в день рождения «лицейского старосты», Михаила Яковлева, у него на квартире в доме у Екатерининского канала.

Пока ждали Пушкина, Яковлев рассказал Матюшкину о юбилейной встрече:

— Собралось нас одиннадцать человек, как всегда, было шампанское, шумно, но не так весело. В пятом часу пришел Пушкин, извинился, но вид у него был встревоженный и задумчивый. Потом он, после очередного тоста, как-то сбросил с себя печаль, захотел прочитать что-то новое. Все стихли, он развернул бумагу и начал прекрасной строфой: «Была пора: наш праздник молодой Сиял, шумел и розами венчался, И с песнями бокалов звон мешался. И тесною сидели мы толпой».

Затем он вдруг замолк, слезы покатились из глаз, положил бумагу на стол и сел в углу на диван. Мы его не тревожили, но сам он был расстроен чем-то сильно…

День этот запал в память Матюшкина на всю жизнь, поистине роковой день — их встреча с Пушкиным оказалась последней. Из гостей у Яковлева никого не было, кроме Матюшкина и князя Эристова, недавнего приятеля поэта.

После обеда, когда принялись за шампанское, Пушкин вдруг вынул письмо и протянул друзьям:

— Посмотрите, какую мерзость я получил!

Это была очередная сплетня о его жене. Сведущий в этих делах Яковлев, директор типографии «его величества канцелярии», рассмотрев внимательно подметное письмо, заметил, что оно написано на бумаге иностранной и, видимо, принадлежит какому-либо посольству. Кстати, на конверте высокая пошлина проставлена.

Расставались грустно.

Матюшкин немного задержался, и, когда остались вдвоем, Яковлев открыл ему подноготную травли Пушкина, грязной клеветы и инсинуации вокруг имени его жены.

— Дело это давнее. Главные ядовитые стрелы в Александра летят от министра Уварова, из осиного гнезда, салонов графинь Нессельроде и Белосельской. Ныне замешана честь Пушкина. Поручик Дантес, французский эмигрант, в открытую волочится за красавицей женой Александра, Натальей. Беды не миновать. Прошел слух, что Пушкин вызвал на дуэль оскорбителя. Ты не знаешь Пушкина. Для него превыше всего достоинство и честь.

Все это поведал Лазареву Матюшкин, возвратившись через месяц в Севастополь. Тогда еще никто не предполагал, что дни Пушкина сочтены…