Латунный город - Страница 4
– Да, только приходи пораньше. Нас ждет много работы.
Она кивнула.
– Даст Бог.
Аптекарь кивнул на кошель с монетами.
– Все, ступай, купи себе кебаб. А то кожа да кости. Джинн голодным останется, если все-таки придет за тобой.
Когда Нари добралась до квартала, где проводился зар, солнце уже скрылось за частоколом минаретов и глинобитных зданий, укатившись в далекую пустыню, а басистый муэдзин затянул призыв на магриб. Ориентироваться без солнечного света стало труднее, и она чуть-чуть постояла на месте. Южная часть города, зажатая между руинами древнего Фустата[6] и горой Муккатам, была ей плохо знакома.
Нари обхватила поудобнее недовольную курицу, прошмыгнула мимо тощеватого прохожего, тащившего на голове доску с хлебами, и едва избежала столкновения с оравой хохочущей детворы. Осторожно ступая между башмаками, брошенными у входа, она прошла мимо битком забитой мечети. На улице было людно. Французское вторжение никак не повлияло на массовые миграции деревенского населения в Каир. Люди приезжали, не имея здесь ни кола и ни двора, и привозили с собой только обычаи предков – обычаи, которые нередко изобличались суровыми городскими имамами как небогоугодные.
Именно такое отношение было и к зарам. Но вера в одержимость злыми духами, как и вера в магию, крепко пустила корни в Каире. На духов валили все грехи от выкидыша у молодой жены до неизлечимого слабоумия у старухи. Зары проводились в надежде умилостивить духа и исцелить одержимую женщину. Нари могла не верить в магию, но сложно было устоять перед соблазном в виде полной корзины монет и сытного ужина, которые доставались в награду кодии – той, кто проводит обряд. Тогда, побывав на нескольких зарах, она решила организовать собственную, укороченную версию.
Сегодня она проводила зар в третий раз. Неделю назад к Нари пришла тетка одной заболевшей девочки, и они условились подготовить все для церемонии на заброшенном подворье недалеко от дома больной. Шамса и Рана, ее музыканты, пришли туда раньше Нари и уже дожидались ее.
Она приветливо поздоровалась с девушками. Двор был чисто выметен, в центре стоял узкий стол, покрытый белой скатертью. По краям стола располагались два медных блюда, щедро наполненные миндалем, апельсинами и финиками. Народу собралось немало: были тут и родственницы больной девочки, и примерно с дюжину любопытных соседок. Все женщины были бедны, но никто не рискнул явиться на зар с пустыми руками. Сегодня Нари ждал хороший навар.
Она поманила к себе двух девчонок. Они были еще маленькие, и в этом возрасте подобное мероприятие наверняка казалось им чем-то жутко увлекательным. Девочки с горящими глазами бросились к ней со всех ног. Нари опустилась на колени и вручила курицу старшей.
– Сделай одолжение, подержи, пожалуйста.
Девочка с важным видом кивнула.
Корзину она отдала младшей. Это было прелестное создание с темными глазами и кудрявыми волосами, заплетенными в лохматые косички. Никто не сможет перед ней устоять. Нари подмигнула.
– Проследи, чтобы каждый что-нибудь положил в корзинку.
Она дернула ее за косичку и отпустила обеих жестом, после чего сосредоточилась на цели своего визита.
Больную девочку звали Басима. На вид ей было около двенадцати. Ее нарядили в длинное белое платье, и женщина в возрасте с трудом пыталась повязать ей на волосы платок. Но Басима сопротивлялась, размахивая руками и бешено сверкая глазами. Нари заметила покрасневшую кожу вокруг обкусанных ногтей девочки. От Басимы волнами шли страх и паника. По щекам размазалась сурьма, которую она пыталась оттереть с глаз.
– Прошу тебя, милая, – умоляла женщина, судя по всему, мать девочки – сходство было налицо. – Мы ведь хотим помочь тебе.
Нари подошла к ним, опустилась на колени и взяла Басиму за руку. Девочка застыла, не прекращая вращать глазами. Нари осторожно подняла ее на ноги. Собрание смолкло. Она приложила ладонь ко лбу Басимы.
Нари не могла объяснить, как именно она исцеляла других и понимала их недуги, так же как не могла объяснить, почему видят ее глаза и слышат ее уши. Ее способности были неотъемлемой ее частью, и она давно перестала задаваться вопросом об их природе. В детстве не один год ушел только на то, чтобы понять, насколько она отличается от остальных, и усвоить в процессе парочку болезненных жизненных уроков. Как будто она оказалась единственным зрячим человеком среди слепцов. Но эти способности казались ей настолько органичным продолжением ее самой, что невозможно было воспринимать их как что-то сверхъестественное.
Басима повредилась рассудком. Ее разум, живой и искристый, пульсировал под пальцами Нари, но в нем царил разброд. Обречена. Нари стало скверно от того, как быстро она пришла к этому выводу, но девочке было уже не помочь, и Нари могла разве что принести Басиме кратковременный покой.
Попутно разыграв красочный спектакль, иначе никто бы ей не заплатил, Нари сняла с лица девочки платок, чувствуя, что та в нем задыхается. Басима зажала край платка в кулаке и потрясла им, уставившись Нари прямо в глаза.
Нари улыбнулась.
– Можешь оставить себе, если хочешь. Будет весело, обещаю.
Она повернулась к толпе и сказала громче:
– Вы правильно сделали, что позвали меня. В ней сидит злой дух. Дух силен. Но мы сможем усмирить его, слышите? Оженим этих двоих счастливым браком, – она подмигнула и махнула музыкантам.
Шамса ударила в таблу и стала выбивать из старой кожи барабана неистовый ритм. Рана взялась за дудку и протянула Нари тамбурин – единственный инструмент, на котором та могла играть, не выставляя себя на посмешище.
Нари начала похлопывать бубном о ногу.
– Я спою песню знакомым мне духам, – объясняла она, перекрикивая музыку, хотя редкая южанка не знала, как проходит зар.
Тетка Басимы встала у жаровни, разгоняя клубы ароматного дыма над всеми присутствующими.
– Когда ее дух услышит свою песню, он встрепенется, и мы перейдем к следующему этапу.
Рана заиграла на дудке, Нари ударила в тамбурин. С каждым ударом она встряхивала плечами, и бахрома на ее платке разлеталась в такт музыке. Басима, как завороженная, последовала за Нари.
– О духи, к вам взываем! Кланяемся вам и на вас уповаем! – распевала Нари негромко, чтобы не сфальшивить. Настоящие кодии были еще и умелыми певицами, чем Нари не могла похвастаться. – Иа, амир кадим аль хинди! Явись, о великий принц!
Она начала с песни об индийском принце, продолжила песней о морском султане и Карине Великой, каждую исполняя на новый мотив. Тексты Нари старательно разучивала, не всегда понимая их значения, – история фольклора мало ее волновала.
Чем дольше она пела, тем сильнее Басима погружалась в танец: руки и ноги обмякли, гримаса на лице разгладилась. Ее волосы колыхались на ветру, пока девочка плавно покачивалась, улыбаясь бледной улыбкой, полностью погруженная в себя. Нари дотрагивалась до нее каждый раз, когда подходила близко, прощупывая скрытые области ее рассудка, выманивая их на поверхность, чтобы успокоить бедную девочку.
Публика подобралась хорошая, воодушевленная и активная. Несколько женщин встали с мест и, хлопая в ладоши, присоединились к танцу. Люди часто так делали. Ведь зары были не только способом разобраться с назойливыми джиннами, но отчасти и поводом людей посмотреть и себя показать. Мать Басимы с надеждой всматривалась в лицо дочери. Девчонки обхватили доверенные им сокровища и весело скакали, не обращая внимания на недовольство курицы.
И музыкантам нравилось играть. В какой-то момент Шамса перешла на быстрый ритм, и Рана последовала ее примеру, выводя на дудке скорбную мелодию, от которой мороз шел по коже.
Нари била в тамбурин. Настроение публики оказалось заразительным, и она улыбнулась. Cамое время продемонстрировать кое-что новенькое.
Она закрыла глаза и стала напевать себе под нос. Нари не знала имени своего родного языка – того самого, который, видимо, впитала с молоком давным-давно умершей матери. Но в нем она искала разгадку своего происхождения, с детства прислушиваясь к обрывкам разговоров среди приезжих купцов и в многонациональной толпе ученых перед университетом аль-Азхар[7]. На слух язык оказался похожим на иврит, и однажды Нари заговорила на нем с Якубом, но тот категорически не согласился и зачем-то прибавил, что его народ достаточно натерпелся и без ее помощи.