Ласточка-звездочка - Страница 49

Его заставили раздеться. Врач, брезгливо морщась — белье Сергея было несвежим, — оглядел его и махнул рукой. И Сергея, визжащего, сопротивляющегося, униженного брезгливой гримасой немца, толкнули к толпе угрюмых отобранных. Там уже набралась партия для одного вагона, и конвоиры повели людей на станцию, которая находилась всего метрах в двухстах.

С Тейкой Сергею не удалось связаться. Сергей лез в вагон последним, высовывался из двери, пока его чуть не прижали этой самой дверью. Вагон закрыли наглухо.

В вагоне тревожно ожидали конечной остановки.

И вот ночью эшелон остановился, и без секунды перерыва кто-то, озлобленный до крайности, подбежал к дверям вагона и бешено заорал:

— Алле раус! Алле раус! Ферфлюхте, русише швайне!

Откатывались вагонные двери, а тот, озлобленный, уже не кричал, а рычал, задыхаясь от ненависти. В темноте кричащего не было видно, а голос его звучал в десятке мест: «Раус! Раус! Фауле хунд!» И оттого, что ненависть эта никем не была вызвана, оттого, что это была чистая ненависть, становилось особенно жутко.

Шел мелкий дождь, сгущавший темноту, усиливавший озноб, сумятицу. Мимо выстроившихся русских прошли солдаты-охранники. Они сдали эшелон полицейским и теперь могли отправляться в отпуск. Прошел тот самый фельдфебель, который напоминал Сергею отца. Фельдфебель шел рядом с человеком в черном плаще, освещал ему дорогу сильным карманным фонариком, и смеялся, и что-то объяснял. Фельдфебель сдавал свои дела.

Часа полтора русских держали на перроне под дождем. Строили, считали и били. Били бестолково, первых попавшихся под руку, ни за что. Но били яростно и ругались, хрипя от злобы и ненависти. Потом погнали куда-то в скользкую, неизвестную темноту.

Несколько раз голову колонны сминали идущие впереди полицейские. Тогда вся колонна останавливалась, ряды ломались, каждый старался втиснуться в середину, а полицейские начинали работать резиновыми палками. Казалось бы, собственное бешенство, незатухающий ужас толпы, темнота должны были бы ослепить полицейских, сделать их на время невменяемыми. Но, едва колонна вновь трогалась, Сергей слышал веселые или буднично-озабоченные, ничуть не возбужденные перекликающиеся немецкие голоса. Это просто были «мастера своего дела».

Сколько времени они шли, топтались на месте, спасаясь от дубинок, Сергей уже не представлял себе. Ему удалось протиснуться в середину колонны. То, что их стали загонять в какие-то ворота, Сергей почувствовал по тому, как сжалась с боков колонна, протискиваясь в узкое горло прохода. Потом их загоняли в большой барак. В бараке горел тусклый синий свет, и в этом кладбищенском свете Сергей разглядел сотни голов, сотни вытянутых шей — людей запрессовывали, им нечем было дышать. Барак набили до отказа, дверь не закрывалась — мешали человеческие тела. Полицейские навалились на дверь, захлопнули ее. Но тут же опять открыли. И опять:

— Алле раус!

— Раус! Раус!

— Дезинфекция!

И еще одно хлесткое, как удар резиновой палкой, словечко:

— Лос! Лос!

Ко всему этому надо было бы приготовиться, собраться с силами. Но собраться, вспомнить не было ни времени, ни сил.

Появляется переводчик и начинает с ругани по-немецки: сразу же показывает этому «русскому сброду», что будет иметь с ним дело по необходимости. Потом он все-таки переходит на русский и отпускает шуточки:

— Ну, вшивая команда, сейчас вашим вшам капут!

В баню из раздевалки гонят мимо двух тазов с едкой жидкостью. Около тазов двое полураздетых полицейских с резиновыми палками.

— Быстро, быстро!

Бьют каждого — и того, кто все делает правильно, и того, кто с опаской или слишком медленно мажет себя жидкостью.

— Быстро, быстро! Грязные свиньи!

Русский язык звучит здесь так же враждебно, так же бьет, как и немецкий.

Человек тридцать выстраиваются под душевыми ячейками. Кому-то ячейки не хватило, он прижимается к голому соседу, но его выгоняют немцы и остервенело избивают дубинками.

Потом сверху, в клубах пара, на головы и плечи голых людей обрушивается почти кипящая вода.

— Стоять на месте, грязные свиньи!

В лагере раздают баланду. Первую в жизни Сергея баланду. Баланду надо получать бегом. К большому металлическому баку-термосу очередь продвигается трусцой. Пожилой полицейский орудует большим половником на деревянной ручке. Раз! — взболтнет содержимое котла. Раз! — хлюпнет баланду в подставленную миску. Мешкающих бьет тем же половником.

Получив баланду, тоже нужно бежать. Во всяком случае, первые десять шагов. Потом можно перейти на резвый шаг, забраться в барак и там, присев на скамейку около стены — в этом бараке нет ни нар, ни столов, — съесть баланду, держа миску на коленях.

Надо отвлечься от всех мыслей и сосредоточиться только на получении баланды. Иначе будет плохо. Сергею удается сосредоточиться.

Получив баланду, он несколько шагов пробегает легкой рысцой. И вдруг вздрагивает — человек, идущий перед ним, неожиданно останавливается, и баланда из миски Сергея немного выплескивается ему на край пальто.

— Извини, — говорит Сергей.

— Я тебя, сука, извиню! — отзывается потерпевший.

Дальше они объясняются на ходу.

— Я тебе ноги перебью, — обещает облитый. Облитому лет пятнадцать-шестнадцать. Впрочем, по лицу можно дать и девятнадцать, и двадцать пять, но уж слишком он невысок и некрепок. Сергей приметил его еще в эшелоне. Этот парень и еще пять-шесть парней разного возраста всегда держались вместе. От остальных русских их отличала постоянная жизнерадостность и какая-то могучая жизнедеятельность. У парней была своя цель. Эта цель существовала вне зависимости от того, куда немцы вели эшелон, вне зависимости от войны, от крови, которая лилась на фронтах: парни хотели быть сытыми во что бы то ни стало. И еще у них было тщеславие. Они хотели, чтобы их боялись. И добивались этого тоже вне зависимости от того, куда немцы вели эшелон. Сергей сразу понял этих парней потому, что давно ненавидел их. Он прекрасно знал их психологию — это была психология Гришки Кудюкова.

Тот парень, которого Сергей облил, не получал баланды. Миска его была пуста. Это был шик, который могли себе позволить несколько человек на весь многотысячный лагерь. Парень не нуждался в баланде. И он хотел, чтобы это видели все. Он даже пошел на риск: полицейский мог бы не понять его и не одобрить. Но, должно быть, у парня уже были какие-то дела и с полицейскими. Кое-кого из блатной компании Сергей уже видел дружески беседующими с переводчиком.

В эшелоне парии тоже заигрывали с немцами, а своих грабили, а иногда и били.

В бараке Сергей нашел свободное место у стены. Едва парень, с которым он столкнулся, исчез с его глаз, Сергей тотчас же забыл о нем. Сергея давила тоска, о которой сегодня никому ничего нельзя рассказать. Сегодня ее по-настоящему не может представить себе даже тот, кто когда-то ее испытал.

Тоска помешала Сергею вовремя заметить опасность, которая надвигалась на него. К нему подошел облитый.

— Вытри! — сказал он.

Сергей смотрел не понимая.

— Вытри!

Парень размахнулся и ударил Сергея по щеке. Он ударил не так, как бьют, начиная драку и готовясь встретить сопротивление. Он ударил, как ударил бы полицейский.

Сергей вскочил. Миска с баландой грохнулась на пол. А вслед за ней полетел парень, сшибленный Сергеем с ног. Но потом парень поднялся и бил Сергея, сколько хотел, потому что Сергея держали друзья облитого, которых тот предусмотрительно привел с собой.

Когда Сергея отпустили, он сплюнул кровь и сказал:

— Фашистское дерьмо!

Эту сволочь он ненавидел не меньше, чем немцев.

Четвертое утро подряд Сергея избивают резиновыми палками. Когда в лагере распределяли на работу, он встал в строй к группе пятнадцатилетних.