Ластики - Страница 44

Комиссар снимает трубку и просит соединить его со столицей. Он хочет кое-что для себя прояснить. Только центральное ведомство может рассеять его сомнения – если там уже успели сделать вскрытие.

Соединяют его быстро, но затем отсылают от одного чиновника к другому, и ему никак не удается поговорить со сведущим человеком. Начальник отдела, подписавший письмо с указанием прислать труп, переадресовал его к судебно-медицинскому эксперту; но тот, похоже, абсолютно не в курсе дела. Наконец его переключают на кабинет префекта, где кто-то – он не знает, кто именно – соглашается выслушать его вопрос: «С какого расстояния была выпущена пуля, убившая Даниэля Дюпона?»

«Минуточку, пожалуйста, не вешайте трубку».

Лишь после долгого перерыва, наполненного разнообразными шумами, он слышит ответ:

«Пуля калибра семь шестьдесят пять, выпущена спереди, с расстояния около четырех метров».

Ответ, который ничего не доказывает: разве только то, что отвечающий хорошо выучил текст.

Затем к Лорану снова приходит Уоллес.

Похоже, специальному агенту нечего сказать. Такое впечатление, что он просто не знает, куда еще ему пойти. Он рассказывает о бегстве коммерсанта Марша, о встрече с Жюаром, о знакомстве с бывшей мадам Дюпон. Комиссар, как всякий раз, когда приходится иметь дело с доктором, находит его поведение подозрительным. Что касается бывшей супруги, то она ничего не знает, это ясно как день. Уоллес описывает необычное оформление витрины в ее магазине и, к большому удивлению Лорана, достает из кармана почтовую открытку, такую же, как только что принес дежурный.

Комиссар берет в руки открытку, полученную от неизвестной дамы. Да, это та же самая. Он дает Уоллесу прочесть слова, написанные на обороте.

Действие происходит в городе, похожем на Помпеи, – а точнее, на прямоугольной площади, которую сзади замыкает храм (или театр, или что-то в этом роде), а с других сторон обрамляют здания меньших размеров, отделенные друг от друга широкими мощеными улицами. Уоллес уже не помнит, где он это видел. Он говорит – то стоя посреди площади, то на ступенях, очень длинных ступенях – говорит с людьми, которых он уже не может отличить друг от друга, хотя вначале они были заметными и своеобычными. Ему самому отведена какая-то определенная роль, по-видимому первостепенная, может быть, даже главенствующая. Воспоминание вдруг становится нестерпимо резким; на долю секунды вся сцена приобретает необычайную насыщенность. Но что это за сцена? Он успел расслышать только:

– И давно это случилось?

И тут же все исчезло: толпа, ступени, храм, четырехугольная площадь и статуи. Он никогда не видел ничего похожего.

Вместо этого возникает миловидное лицо молодой женщины с черными волосами – владелицы магазина канцелярских принадлежностей на улице Виктора Гюго, и слышится негромкий гортанный смех. Но лицо остается серьезным.

В конце концов Уоллес с матерью добрались до канала, заканчивающегося тупиком: невысокие дома озарены солнцем, их старые фасады отражаются в зеленой воде. Они искали не родственницу, а родственника, родственника, которого он, можно сказать, никогда не знал. Не увидел он его и в тот день. Это был его отец. Как он мог забыть об этом?

Уоллес бесцельно бродит по городу. Ночь сырая, холодная. Весь день небо оставалось изжелта-серым, низким, дымным – небо, готовое просыпаться снегом, – но снега не было, а пришли ноябрьские туманы. Ранняя зима в этом году.

Фонари по углам улиц вычерчивают тусклые рыжеватые круги: их света хватает только на то, чтобы не дать прохожим заблудиться. Переходить улицу приходится очень осторожно: иначе можно споткнуться о край тротуара.

В районах, где много магазинов, приезжего удивляет скудное освещение витрин. Очевидно, нет необходимости привлекать покупателей, чтобы распродать рис и хозяйственное мыло. А модными безделушками мало кто торгует в этой провинциальной глуши.

Уоллес заходит в один магазин, тесный и пыльный, который скорее мог бы служить складом товаров, чем помещением для розничной торговли. В глубине магазина человек в фартуке сколачивает ящик. Он перестает стучать молотком и силится понять, какой ластик нужен Уоллесу. Слушая объяснения Уоллеса, он покачивает головой, словно дает понять, что и сам знает, о чем речь. Затем, не сказав ни слова, он идет в противоположный конец магазина: ему приходится сдвинуть с места много вещей, чтобы проложить себе путь. Он открывает и закрывает шкафы, задумывается на минуту, влезает на стремянку и продолжает поиски где-то наверху – но опять безуспешно.

Он возвращается к покупателю: нет, этот товар у него кончился. Еще совсем недавно кое-что оставалось от старой, довоенной партии, но, кажется, последнее уже распродали – или, возможно, убрали в другое место: «Здесь столько всего наставлено, что уже ничего не найдешь».

Уоллес снова погружается в ночь.

Почему бы не вернуться опять к маленькому особняку?

Как верно заметил генеральный комиссар, в поведении доктора Жюара не все понятно, хотя трудно себе представить, какова бы могла быть его тайная роль. Проходя по гостиной-библиотеке, маленький доктор посмотрел как бы сквозь Уоллеса, притворяясь, будто не видит его своими близорукими глазами; хотя он прошел там явно с целью взглянуть на него. А позже, во время их получасовой беседы, Уоллес не раз обратил внимание на его странную манеру изъясняться: казалось, Жюар думает о чем-то другом, а временами даже подразумевает что-то другое. «Совесть у него нечиста», – уверяет Лоран.

Возможно также, что коммерсант Марша не такой уж безумец, каким кажется. Ведь в данном случае его бегство – это проявление разумной осторожности. Любопытно, что в рассказе доктора нет даже беглого упоминания о присутствии Марша в тот момент, когда в клинику привезли раненого; наоборот, доктор все время настаивал, что ему не требовалась ничья помощь. А комиссар считает, что Марша не мог выдумать все приведенные им подробности касательно смерти профессора. Если Жюар каким-то образом знал, что Марша сегодня вечером также должны убить, то ему выгодно было скрыть факт присутствия коммерсанта в клинике. Он ведь не знает, что Марша успел поговорить с комиссаром.

Итак, письмо, изъятое на почте, имело прямое отношение к делу – Уоллес не сомневался в этом с самого начала. Это инструкции для убийцы, который должен совершить еще одно преступление – сегодня и (если эта гипотеза верна) здесь же, в городе. Инспектор-новичок, чей отчет Уоллес изучил в комиссариате, возможно, прав в одном: в покушении на Даниэля Дюпона участвовали двое – адресат письма (Андре ВС) и человек, обозначенный в письме инициалом Г. Сегодня вечером первый из них будет действовать в одиночку. Марша не зря боялся, что убийца станет поджидать его задолго до рокового часа – это подтверждают слова «посвятить всю вторую половину дня» из перехваченного письма.

Остается еще открытка, которая таинственным образом оказалась под дверью привратника в генеральном комиссариате. Очень сомнительно, чтобы заговорщики решились поставить полицию в известность о месте и времени готовящегося покушения. В их интересах, конечно, взять на себя ответственность за преступление и поднять вокруг него как можно больше шуму (в Министерство внутренних дел и в аппарат президента уже поступали письма от руководителей организации), однако разглашение сведений, содержащихся в открытке, могло бы сорвать их план, если только они уже не почувствовали себя такими могущественными, чтобы никого не бояться. Можно предположить, что комиссар ведет двойную игру, но это не очень вяжется с другими аспектами дела.

Гораздо правдоподобнее выглядит версия, которой твердо придерживается комиссар: открытку принес Марша. Перед тем как покинуть город, коммерсант совершил последнюю попытку убедить полицию установить наблюдение за домом Дюпона.