Ласковый убийца - Страница 45

КОЛЬЦОВ.

– Да!

– Здравствуйте, Сергей Иванович! Ремизов вас беспокоит.

– А, Андрей Владимирович! Здравствуйте! А я все жду, когда вы позвоните. Ну что, вы сделали все, что хотели? – Кольцов почему-то сильно волновался; у него даже вспотели ладони.

– Сергей Иванович, именно поэтому я вам и звоню. У меня возникло очень много вопросов, и я хотел бы встретиться с вами, чтобы прояснить кое-что. По телефону, как вы сами понимаете, такие вещи не обсуждают, – Ремизов говорил подчеркнуто строгим тоном.

– Да, конечно. Давайте встретимся, – Кольцов засуетился. – Когда и где?

– Когда? – с легким оттенком презрения переспросил Ремизов. – Да чем скорее, тем лучше. Для всех лучше, – подчеркнул он. Взглянул на часы: половина седьмого. – Где вы сейчас находитесь? – Ремизов не давал Кольцову опомниться.

– Я? Дома…

– Поверьте, меня не интересует ваш точный домашний адрес. Я имею в виду, где это территориально? Какая ближайшая станция метро?

– "Кропоткинская"… – растерянно ответил Кольцов.

– Жду вас через полчаса у выхода из метро "Парк культуры" – радиальная, что на пересечении Остоженки и Садового кольца. Я буду стоять рядом с магазином "Букинист". Вы даже пешком успеете дойти за полчаса. Все. До встречи, – отрезал Ремизов и положил трубку. Он закрыл машину и направился к назначенному месту. Там он зашел в глубокую тень, под эстакаду, соединяющую Комсомольский проспект с Остоженкой поверх Садового кольца, и стал ждать, наблюдая за выходом из метро.

Кольцов был застигнут врасплох. Он не ожидал, что Ремизов будет его торопить. Он думал, что если Ремизов не позвонил в течение рабочего дня, то позвонит завтра, но никак не сегодня вечером. К чему такая спешка? Что за срочность? Кольцов недоумевал.

"Макаев уверял, что документы настоящие, подлинные, заинтересуют кого угодно. А Надька сказала, что этот Ремизов – самый лучший. Так в чем же дело? Что случилось?"

Он прикинул, стоит ли вызывать телохранителя: а вдруг Ремизов что-то задумал? Кольцов был немного трусоват, но называл это осторожностью.

Поразмыслив, он пришел к выводу, что телохранителя вызывать все-таки не стоит: во-первых, все равно он не успеет приехать, а во-вторых, Макаев же предупреждал, что водитель обо всем докладывает Прокопенко. Может быть, и телохранитель тоже? Нет, надо идти одному. Общение с журналистами – это его часть работы.

Кольцов оделся: просто и неброско – в джинсы и свитер и вышел на улицу. Хотел было поймать такси или "частника", но потом передумал – действительно, чего уж тут идти? Заодно и прогуляется перед сном.

На встречу с Ремизовым он пришел вовремя.

Ремизов заметил его издалека: убедился, что рядом нет ни шофера, ни охранника, перебежал дорогу и оказался рядом с Кольцовым.

– Еще раз здравствуйте, Сергей Иванович! Пойдемте, прогуляемся по набережной. Нам нужно о многом поговорить, – сразу заявил Ремизов.

Кольцов несколько насторожился, но все же согласился. Они спустились к набережной и, не торопясь, медленно пошли вдоль гранитного ограждения.

– Я изучил и тщательно проверил те документы, которые вы мне вчера передали, – начал Ремизов. И замолчал. Надолго.

Он ждал, когда Кольцов его спросит: "Ну и что?", выдав тем самым свое волнение.

Но Кольцов тоже прекрасно это понимал. И тоже молчал.

Так они прошли метров пятьдесят. Первым все-таки заговорил Кольцов. Но не о документах.

– Вам нравится эта статуя? – спросил он, показывая на исполинского бронзового Петра.

Ремизов удивленно посмотрел на него, потом на статую. Он понял, что немного переиграл.

– Сначала не нравилась, а сейчас нравится. Монументальные сооружения, подобные этому, были всегда, есть и будут. Так что глупо говорить о том, нравится ли мне монументальная скульптура сама по себе или нет. Другое дело, что фигура Петра, и композиция в целом пропитаны сочным кавказским колоритом. Но это и понятно, ведь автор – грузин. Он, безусловно, личность, и имеет право на собственный взгляд. Лет через двести на это никто уже не обратит внимания, настолько все станет привычным. Для сравнения, почти все исторические здания Санкт-Петербурга построены иностранцами: Трезини, Растрелли, Монферран… И ничего, никто не сетует на засилье инородцев. Но среди памятников Петру мне лично больше всего нравится тот, что установлен в Петропавловской крепости. Работы Михаила Шемякина. Его, правда, тоже очень сильно ругали, и в первую очередь – мой телевизионный коллега Саша Неврозов. Но… На состоянии бронзы это, к счастью, никак не отразилось, – он улыбнулся. – Извините, отвлекся. Ведь я вас пригласил поговорить о деле.

– Я вас внимательно слушаю, – отозвался Кольцов. – Вы сказали, что тщательно проверили те документы, что я вам передал.

– Да, – подтвердил Ремизов. – Проверил, и мне они кажутся… м-м-м, – он замялся, словно подбирая нужное слово. – Правдоподобными… Но быть абсолютно уверенным в их достоверности я не могу – чтобы это доказать, требуется срок, значительно больший, нежели одни сутки. Поэтому публикация этих документов в ближайшее время невозможна, – он смотрел на Кольцова, наблюдая за его реакцией.

Кольцов задумался.

– Ну хорошо, – после паузы сказал он. – А когда она будет возможна?

– Ну, – Ремизов задрал подбородок и прищурился, – приблизительно месяца через три. Не раньше.

Кольцова это настолько поразило, что он даже остановился:

– Через три месяца? Нет, это очень поздно. Через две недели – максимум. А не то это теряет всякий смысл.

– Ну почему же? – на губах у Ремизова играла ехидная усмешка. – Разоблачить преступника никогда не поздно. Или вы имеете в виду, что выборы к тому времени уже состоятся? Боитесь, что ставленники Берзона пройдут в питерскую Думу?

Кольцова несколько смутила его прямота.

– В общем… Я, конечно… Не только из-за этого… Но ведь и это тоже немаловажно – в городской Думе должны сидеть люди с незапятнанной репутацией. Не допустить криминал во власть – это общая задача.

– Скажите, – Ремизов вдруг остановился и повернулся всем телом к нему. – А вы что, тоже баллотируетесь на этих выборах?

– Я?! Нет! – с жаром воскликнул Кольцов. – Нет, я далек от политики.

– Тогда почему же вы тогда так настойчиво хотите устроить скандал вокруг Берзона и тех кандидатов, которых он поддерживает?

– Ну как вы не понимаете? – Кольцов всплеснул руками. – Почему вы не доверяете мне? Почему вы думаете, что я непременно преследую одни лишь собственные шкурные интересы? Я, конечно, рискую показаться сентиментальным, но мой любимый фильм – "Белое солнце пустыни". А любимая фраза – "за державу обидно". Понимаете? Нет, я вижу, вы мне не верите, – он махнул рукой. – Вы не хотите допустить такую простую вещь, что человека могут волновать интересы его собственной страны. Его родины, если угодно. Можете считать меня романтиком или даже сумасшедшим, но меня – волнуют. Меня очень тревожит судьба нашего несчастного, всеми обманутого и обворованного народа.

– Постойте, постойте, – перебил его Ремизов. – Вы что, все это серьезно? Вы так распалились, словно с трибуны выступаете. Можете сильно не стараться, я не записываю наш разговор, – он похлопал себя по карманам. – Диктофон нигде не прячу. Успокойтесь, и давайте не будем юродствовать.

– Юродствовать? – Кольцов выглядел обиженным. – Тогда я хотел бы, в свою очередь, спросить: а почему вы занимаетесь журналистикой такого рода? Почему не пишете про искусство или путешествия, а только все про скандалы и разоблачения? Исключительно ради денег? Или все-таки вы немного патриот, но стесняетесь это показать, вот и напускаете на себя непроницаемую завесу холодного цинизма?

– Какой стиль! "Завеса холодного цинизма"! – Ремизов довольно похихикал. – Чувствуется университетское образование. Я, кстати, тоже заканчивал МГУ. Но не химический факультет, как вы, а факультет журналистики. Правда, в аспирантуре я не учился, – он следил за реакцией Кольцова. – Пусть вас не удивляет, что я осведомлен о некоторых фактах вашей биографии: ею я тоже поинтересовался. Кстати, насчет патриотизма. Если хотите знать мое мнение – пожалуйста. Патриотизм – это особая форма человеконенавистничества. Попытка облагодетельствовать сразу многих неизменно оборачивается преступлением против кого-нибудь одного. Но коли вы непременно хотите облагодетельствовать весь народ, мой вам совет: для этого существует только один способ – это изо дня в день проявлять заботу о каждом конкретном человеке. Это, конечно, тяжелее – зато действеннее. Парадокс, но сегодня лишь одна идея в состоянии объединить людей – это идея частности человеческой жизни, то есть идея, по сути дела, разъединяющая. Только за это и надо бороться: за ценность человека потому, что он – человек, а не потому, что он – член общества. Что касается лично меня, то мне глубоко противно, что нас постоянно обманывают всех скопом: кто-то ворует у миллионов людей нефть, кто-то – газ, кто-то – металлы и так далее. Когда на вокзале вас обманывает цыганка и забирает десять рублей, это одно. Это не так обидно, потому что она отнеслась к тебе, как к человеку. Но если тебя обманывают как часть всеобщего быдла, вот это – действительно обидно. Поэтому можете считать мою писанину, или, как вы изящно выразились, "журналистику такого рода", борьбой за то, чтобы к человеку относились как к самоценному существу, а не как к части общего целого. А деньги? Конечно, деньги мне нужны. Как и всем. Платят неплохо. Да и работа интересная. Люблю, знаете ли, общаться с разными людьми. Единственный минус – какими бы разными они поначалу ни выглядели, в конце концов большинство оказывается законченными мерзавцами. Вот так-то, – он отвернулся, оперся на каменные перила и стал смотреть на воду.