Ладейная кукла (сборник) - Страница 44

И Амалия зашипела на своего законного супруга, что он бесчувственный, будто камень, и грубый, будто мясник, а сама смотрела только на Шнобеля и чувствовала, что просто умирает от любви.

И Жанис тоже был не слепой. Он видел, что его супруга беспощадно смотрит на Шнобеля, и понимал, что добра тут не жди. Он сделал последнее, чтобы спасти свое семейное счастье, — извлек изо рта свои искусственные зубы и положил их на буфетную стойку, а Шнобель тем временем пел как одержимый, и вся Скляница пела вместе с ним, как одна счастливая семья, в лоно которой вернулся любимый блудный сын. Казалось, песне этой не будет конца. Шнобель начинал ее снова и снова, потому что хорошая песня бесконечна, как жизнь. Казалось, ее можно петь всю ночь, весь следующий день, весь год, до самого последнего часа, о котором не хочется думать, а хочется только петь, петь, петь.

И Амалия не видела на буфетной стойке вставных зубов Жаниса, хотя сама же подарила их на свадьбу, она видела только Шнобеля.

И саксофонист Робис Ритынь дудел как одержимый, потому что он был не только начальник добровольного пожарного общества, но и хороший человек, ведь музыка делает человека стойким, свободным и могучим. И если бы не возможность играть по вечерам на саксофоне, наверняка жить было бы очень трудно.

И аккордеонист Рупь-Пять понимал, что это второй счастливый день в его жизни. Когда он состарится, он будет рассказывать своим внукам об этом вечере, как о чуде: ведь всем казалось, что Шнобель умер, а оказалось — жив.

И Господин Спекулянт как-то сник, он все не мог понять, почему это дурных и шальных всегда любят больше, чем рассудительных, практичных и предприимчивых.

И типчик с черными усиками, ошеломленный всем окружающим, даже забыл о том, что надо бы и на гитаре тренькать. Шнобель пел как одержимый: «Вон как музыканты жизнь мою играют», — и типчик понял, что он еще совсем молод, что вся жизнь у него впереди и что не красивость в жизни главное. Главное, чтобы и его когда-нибудь стали любить, уважать, чтобы и он был необходим, как Шнобель.

И Жанис видел, что подруга его жизни Амалия не видит ни его самого, ни его зубов на буфетной стойке, и поэтому спросил: «Муж я тебе или не муж?»

И Амалия, даже не оглянувшись, ответила: «Коли спрашиваешь, стало быть, не муж».

И Жанис открыл дверь отнюдь не для того, чтобы кого-то впустить, а чтобы самому уйти из Скляницы и от Амалии если не навсегда, то хотя бы на какое-то время.

И увидел он, что перед Скляницей стоят три собаки и виновато машут хвостами. Это были дворовые псы Рыбачьего Оскара, Корабельного Екаба и Ветрового Бенедикта. Жены послали псов за стариками, чтобы те, возвращаясь домой, не сбились с пути, чтобы легче нашли свои улицы.

И, уходя прочь, Жанис впустил псов в Скляницу.

И старики увидели своих полканов и поняли, что пора домой к женам, потому что собака порой умнее хорошего человека и не слушать ее нельзя.

И еще они вспомнили неудачное предприятие, когда они, все трое, поссорились со своими женами и решили бежать в Швецию, чтобы не платить старухам алиментов, чтобы те изревелись, извылись и избранились без них. Это было еще до создания артели, зимой. Запрягли они лошадь, взяли с собой компас и три ящика водки, чтобы не замерзнуть. Когда по дороге хорошенько согрелись, стало их клонить ко сну, а когда проснулись, видят, вокруг всякие люди. Рыбачий Оскар, как самый умный, говорит по-английски: «Хау ду ю ду!» И слышит, как жена ему на чистом латышском языке отвечает: «Ага, приволокся, наконец, домой», — потому что даже лошадь, как оказалось, знает дорогу к дому.

И три старика встали из-за столика и вышли из Скляницы. Настроение у них было довольно унылое, казалось, что там осталось что-то дорогое, бог знает, доведется ли им еще когда встретиться и посидеть опять за одним столом.

И добрая старая земля была столь заботлива, что несла их так осторожно, как море несет лодку в восьмибальный шторм, и качала их так мастерски, что старики этого даже не замечали.

И старая добрая земля благоухала, как чертовски молодая девчонка, и казалось, все охвачено любовным неистовством. Птички сидели на ветках по двое и чирикали так прекрасно, что хотелось плакать. Коты гонялись за кошками, кошки — за котами, и такая была ярмарка, что хоть уши ватой затыкай. Все кусты были полны любящими парами, парни ласкали девичьи груди и любили так крепко, что дети непременно должны были появиться.

И старики шли, беседуя со своими псами, и делились с ними своими соображениями о весне, даже пели песни и понемногу приближались к улицам, которые были названы их именами, понемногу приближались к дому.

И старая добрая земля, не только неистовая в своей любви, но и мудрая и рассудительная, сказала морю так: «Ты хоть завтра не буйствуй, прошу тебя, утихомирься, люди сегодня повеселились, а завтра с утра им будет тяжеловато».

И море ответило так: «Будь спокойна, сестрица! Не впервой!»

И стало ждать рыбачьи лодки и рыбаков.

Перевод Ю. Абызова