Лабиринт Ариадны (СИ) - Страница 53

И с опаской косится на брата. Я понимаю, что она сама его немного боится. Но для нее он не опасен, а я тем более сумею справиться.

— Точно, Мить! Давай полетим отдохнем? — предлагает она, а сама хватает меня за руку и я чувствую как подрагивают ее пальцы.

Он, набычившись, смотрит на нас обоих. Взгляд у него тяжелый.

Зато улыбка — широкая.

— Ну если сестренка настаивает…

— Значит, ты хочешь пожениться на Крите? Этой осенью? — поворачиваюсь я к Ариадне.

Она жмурится, только тут понимая, что сама предложила то, на что я был готов уговаривать ее годами.

— Да, сестренка! Когда погуляем на твоей свадьбе? — подначивает Митя.

Все взгляды устремлены на мою краснеющую невесту, которая с преувеличенным интересом изучает накрытый стол. Там, конечно, есть, на что посмотреть. Запеченая баранья нога, ароматный картофель с зеленью, несколько видов сыров, салаты и нарезки, соленья и закуски, открытые пироги с рыбой, творогом и яблоками, маленькие конвертики из теста, истекающие ягодным соком и даже икра в хрустальной салатнице с расписной деревянной ложкой.

Глядя на это великолепие, я понимаю, что матери Ариадны найдется, о чем поговорить с женской половиной моей семьи. Боюсь даже, что одного виноградного сезона может не хватить на передачу всех кулинарных секретов.

— А давайте выпьем! — вдруг с энтузиазмом восклицает Ариадна, выхватывая бутылку вина у брата из рук. — За свободу!

Но никто не трогается с места, только молча смотрят.

Пока она, закатив глаза, не отдает бутылку мне. Разливаю вино по бокалам и передаю каждому в руки.

И снова все взгляды скрещиваются на Ариадне.

Она смотрит на меня. На брата. На родителей. Снова на меня.

— Этой осенью, — с тяжелым вздохом говорит она наконец. — На Крите.

— Горько!!! — ревет ее брат, вскакивая из-за стола и чокаясь своим бокалом со мной, так что вино расплескивается, наполняя воздух ароматом греческого лета.

Когда вечером мы собираемся домой, в шуме и суете прощаний, Митя подходит ко мне пожать руку. Он больше не испытывает меня на прочность, но притягивает к себе и сообщает вполголоса:

— Будешь должен. Иначе неизвестно, сколько она упрямилась бы.

Усмехаюсь — совсем не уверен, что это была только его заслуга.

И точно.

В темноте машины сонная нежная Ариадна, прижимаясь ко мне, бормочет:

— Мама на меня так смотрела, что стало понятно — пора решать. Стоять между ней и минойскими развалинами? Дураков нет…

Представляю, как отец познакомится с ее семьей и не могу сдержать улыбки.

— Кстати! — вскидывает она голову. — Лика спрашивала, есть ли у тебя такой же красивый брат! Если нет, то на свадьбу не полетит.

— Есть, — успокаивающе глажу ее по волосам. — Есть.

— Аполлон?

— Нет, Одиссей.

— Затейники твои родители… — снова опускает голову мне на плечо и щекочет волосами шею.

Кто бы говорил, любимая моя. Кто бы говорил.

Машина мчится по улицам ночной Москвы, и я скольжу рассеянным взглядом по разноцветным огням мегаполиса, от которого уже немного устал. В голове толпятся мысли, выстраиваясь в стройные ряды планов. Подписать договор с Марком, проследить за судами Руслана, закончить дела с документами Ариадны, решить вопросы с условным освобождением Мити…

Дел еще много, но я постараюсь закончить как можно быстрее. Глубокое море и звездное небо заждались мою жену. Пора покидать эти края и отправляться туда, где место таким, как она.

Катарсис

На залитой солнцем террасе густо пахнет розмарином и миртом. Темно-розовые и белые лепестки бугенвиллеи осыпаются на клавиатуру ноутбука и в мою чашку с чаем.

Я стряхиваю их нетерпеливым движением и продолжаю стрекотать по клавишам, боясь упустить мысль. Но она все-таки ускользает, и я замираю, не дописав абзац. Щурюсь, глядя на горизонт, где видны блики близкого моря.

К вечеру, когда затихнет шум машин и успокоится ветер, станет слышно, как бьются волны о прибрежные камни. Дионис придет на террасу с бутылкой вина, и я, как обычно, расскажу ему о том, что успела придумать за день.

Он говорит, что это его любимое время — когда мы сидим вдвоем, смотрим на яркие звезды, вдыхаем аромат бугенвиллеи, источающей его лишь в темноте, и под шум ночного моря обсуждаем новые идеи для игры.

И несмотря на мои подначки — «Самое любимое? А как же секс?» — твердо стоит на своем. Отвечает, что мне может сколько угодно больше нравиться секс, а ему удовольствие доставляет моя фантазия.

Эти перепалки случаются так часто, что скоро я начну верить в свой талант. Ну невозможно столько времени врать собственной жене. С такими честными синими глазами.

Однажды я зажала его в угол и потребовала ответить не как Дионис, муж Ариадны, а как Дионис — владелец игровой компании мирового уровня. Что из написанного мной имеет хоть какую-то коммерческую ценность? Что бы он запустил не ради того, чтобы побаловать меня собственной игрой, а по-настоящему, на рынок?

— Все. Абсолютно все твои идеи могут стать хитами, — ответил он тогда, не отводя взгляда. — Зависит от количества вложенных денег.

— То есть, даже если у меня получится фигня, ты ее раскрутишь? — уточнила я.

— Не понимаю… Ты этого боишься или хочешь? — Он обнял мое лицо ладонями и заставил смотреть ему в глаза. — Ты расстроишься, если твоя игра не взлетит. И расстроишься, если взлетит. Ариадна… Начинай уже верить в себя.

— Давай, лучше ты будешь верить в меня?.. — жалобно попросила я. — Мне сложно.

— Всегда.

Он ответил, не промедлив ни секунды. И коснулся моих губ своими обжигающими губами — словно скрепил это обещание самой вечной из клятв.

Я касаюсь своих губ пальцами, словно все еще чувствую этот поцелуй. Эту клятву. Всегда.

Невозможно и нереально так сильно любить собственного мужа.

Спустя год, спустя два, спустя три.

Когда он спит, и густые брови нахмурены — ему снится что-то тревожное.

Когда он работает, и нетерпеливым жестом собирает темные кудри в смешную пальмочку на макушке. Один локон всегда сбегает и падает на лоб крутым завитком.

Когда он улыбается мне, выходя из машины вечером долгого рабочего дня.

Когда готовит завтрак на кухне — без футболки, и крепкие мускулы перекатываются под загорелой кожей так, что вместо омлета хочется вонзить зубы в упругую плоть.

Двадцать семь — самый дурацкий возраст, думала я когда-то. Все более-менее приличные мужчины вокруг либо женаты, либо мудаки. Иногда — и то и другое.

Так что быть тебе запасным аэродромом, тайной любовницей, запертой в чужой квартире.

Да и в карьере все непросто. Из возраста юного гения вышла, на самостоятельный бизнес не хватает мозгов, на карьеру — упорства, в эскорт не проходишь по внешности. А опыта на крепкого специалиста еще не набралась.

Так что работать тебе с девяти до шести на зарплате ниже рынка и молиться, чтобы на смену не взяли кого-нибудь умнее, упорнее и с длинными ногами.

Творчество? Хорошо, когда оно приносит деньги. А если не приносит — мало того, что ты неудачница, так еще и с запросами. Кто тебе сказал, что у тебя есть талант? Сама решила?

Так что будь благодарна, если кто-нибудь успешный согласится воспользоваться твоими трудами для своих целей. Так они хоть как-то увидят свет.

Но однажды, в самый темный час, когда у тебя отнимут даже ту ерунду, на которую ты согласилась из отчаяния…

Когда предадут, бросят, заставят отказаться от самой себя…

Когда ты вступишь в последнюю, самую отчаянную битву, которую невозможно выиграть…

В тебя может влюбиться бог.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌

Конец