КЖД IV (СИ) - Страница 2

До самого конца.

Который вроде бы для всех один, и которого нет никакого смысла бояться.

Но хуже всего дети. Всё бы она могла развидеть и закопать на дне своей памяти, но ни один самый страшный лик порождения Мрака или виденье о наступившем конце всего сущего, не сравниться с тем, что она испытывает при виде мёртвого или умирающего ребёнка.

Как они вообще оказываются на поле боя? Как стрелы, мечи и копья находят их малюсенькие, худенькие тела в гуще битвы? И главное зачем и во имя чего? У кого раз за разом поднимается рука, чтобы калечить их и лишать жизни? Сколько нужно иметь внутри темноты, чтобы сделать такое?..

Поэтому их прозвали темниками?

Великая Госпожа… дай сил сделать как можно больше для всех этих людей, не важно, что внутри них, Твой Свет или Его Темнота, не важно как их зовут, где они родились, кто их воспитал и какой у них оттенок кожи...

И сделай так, чтобы они прозрели.

Сделай так, чтобы они прозрели.

***

Она проснулась от собственного крика.

Покачнулась на стуле, едва не упала и не приложилась лбом о стол. Её лежанка была всего в метре, но она часто просыпалась тут. Нужно было писать, много писать, чтобы не запутаться в ранах и лекарствах, каждого больного и раненного, чтобы не допустить ухудшения или прибавления новой болезни, чтобы командиры хотя бы попытались достать то, что ей нужно. И могла она писать только после того, как закончит все остальные свои бесконечные дела.

В дне так мало часов, а у неё так мало силы, чтобы стоять на ногах.

Светало.

В лагере было тихо, и это тишина должна скоро кончиться — подвезут ещё раненых. Сколько? Даже Госпоже не ведомо. Считать бессмысленно — спустя столько дней это кажется неким колесом, через которое пройдёт каждый, кого она видела в жизни. Но пока этого не случилось, она должна снова обойти свои подопечных, перевязать их, обработать раны, дать лекарства, проследить, чтобы не напортачили санитары, да и чтобы она сама не совершила ошибок. Ведь у тех, кто пережил первые сутки-двое, вполне ещё может случиться долгая и счастливая жизнь. Если только она всё сделает правильно.

Жаль, что здесь нет настоящих жрецов.

Будь их тут хотя бы с десяток, с их настоящей силой и знаниями, с их опытом и с их самоотверженностью... смертей было бы в половину меньше. За это пришлось бы заплатить цену, но какой бы жрец не заплатил?

Жаль, что ей не дали закончить обучение. В книгах, которые она читала, было написано так мало. Недостающее она узнала тут, но зачастую слишком поздно, ценой её незнания был целая жизнь человека или даже несколько жизней. Она не могла оценивать важность этих жизней, ведь это удел Госпожи... Её удел делать всё что только можно… но она вела счет, просто не могда не вести.

Триста двенадцать. Вышли или выйдут отсюда. Плевать, кто они, и кем будут. Хоть царями, хоть нищими, хоть потерянными, хоть бандитами в доках, что берут за безопасный проход, хоть новыми Избранными — ей неважно…

Триста двенадцать на одной чаше весов.

И вот-вот на её глазах станет шестьсот один на другой. Шестьсот один человек, которых привезли к ней ещё живыми, и которым она не смогла помочь. Первую полусотню с первой чаши весов она не считает — на них хватило Вод Оточ, и правильнее будет сказать, что их спасла сама Госпожа. Ну… или они оказались очень удачливыми, оказавшись в нужное время в нужном месте. А остальных, со второй чаши, она старалась помнить.

Всех.

Всех до единого.

Мальчик с вспоротым животом. Слишком большая рана, она не смогла зажать её. Прожил всего две минуты. Нужно было иметь большую и чистую тряпку на такой случай, кипячёное полотенце, которое нужно было оставить в прокипяченной же кастрюле и держать накрытой крышкой. Может быть, если бы она давила всем весом у него был бы хоть какой-то шанс? Может быть, через прокипяченную тряпку туда бы не попала зараза и...

Лучница с ответным ранением в шею. Говорит, смеётся, в сознании, улыбается. Её усадили в сторонке, не казалось, что её нужна срочная помощь. Умерла сидя. Анижа нашла её уже холодной. Нужно бы проверить на внутреннее кровотечение. Вся её шея и область вокруг ключицы была синяя. Глупая смерть.

Сгоревший сержант. Покойник сто процентов. Весь чёрный. Отказался от дурмана, боялся уснуть или потерять сознание, приказал отдать всё солдатам, которых привезли с ним. Позвал командира и полчаса ему докладывал. А потом вдруг затих. Она бы ничего не сделала. Силёнок на такое чудо бы не хватило, даже вложи она всю себя. Легла бы рядом с ним, но ничего бы не поменялось. Так бывает.

Настоящий гигант с распоротым бедром, которого ей пришлось смотреть прямо в телеге, на которой он приехал. Слишком тяжёлый. Порванная артерия выскользнула из её пальцев, она потеряла её внутри мышц бедра, всё было залито кровью. Под рукой не было нужного инструмента. Он смеялся и травил байки, бледнел и старался не смотреть на рану. Вроде понимал, что всё плохо и старался подбодрить скорее её, чем себя. Слишком много потерял крови. Нужно всегда таскать с собой сумку с минимальным набором. Спать с ней, есть и даже ходить в туалет. Чтобы под рукой всегда было то, что может понадобиться...

Тот, что к ней клеился. Ударили его по голове сильно. А он в полубреде ей комплименты всё говорил, да замуж звал. А потом у него глаза закатились, судорогой тело прошило, и сердце его встало. Что-то с мозгом. Можно было попробовать пробить в черепе дырку, стравить давление, рискованно, да и она никогда не умела точно определять место внутри головы. Слишком мало опыта.

Послушница молодая из храма местного. В куче раненых затесался темник переодетый, она его признала, но всё равно хотела помочь, а он с перепугу ножом её и ударил в живот… В печень попал… быстро отошла, на глазах. Никак бы не успела зашить... И такую рану не прижечь. Теперь присматривалась к каждому, и если что-то не нравилось — говорила страже.

Темник этот… Перепуганный молодой, порубили его прямо там в палате, легкораненые и подоспевшие стражники, столько ран было, что в жизни его не собрать. Не очень-то и хотелось. Но если бы был шанс — помогла бы…

— Мне бы до середины лета дожить, — раздался тихий голосок с дальней лежанки.

Анижа встрепенулась и подошла ближе к покрытой испариной бледной девочка с тяжёлой раной в животе. Она бредила.

— Летом, почти в конце, мне шестнадцать будет. И вот тогда можно… А раньше умирать никак мне нельзя. Я маленькая ещё совсем.

Анижа провела ей рукой по лбу, вздохнула. Несмотря на испарину, лоб девочки был холодным, а это означало, что её тело уже перестало бороться, у него больше нет сил. Анижа, конечно, попробует дать ей отвар и понадеется на молодой и крепкий организм, и на волю к жизни, только вот каков шанс?

— Я ведь не видела ничего, мне никто не целовал… как так вышло вообще? Мужчины не шли вперёд, их отбросили в третий раз, и они же не могли заставить себя идти и бросаться на пики. И тогда я пошла первой, чтобы им стало стыдно… и им стало. Ну, зачем я это сделала? Неужели это было моё дело? Девушки такие слабые, они могут так... не могут так... не могут...

— Утро, — поприветствовал Анижу Мадж.

Он только что выбрался из землянки, был потрёпан, покрыт грязью, от него воняло скисшим потом и перегаром. Анижа кивнула ему, не удержавшись, сморщилась от его вида и запаха, чем вызвала у него только издевательскую ухмылку.

— Ты бы, подруга, лежа бы отдыхала, толку бы больше было, — упрекнул он её, ведь она выглядела не очень. — Не дадут же никогда поспать нормально, хоть с ума сойди и на людей бросайся… Там ещё одного привезли. Пойдём смотреть. А потом и позавтракаем.

Анижа поклонилась ему, взяла сумку и пошла.

***

— Резать надо, — хмуро покачал головой Мадж. — Не спасём ногу.

Он отошёл от телеги, сплюнул на землю, и кивком пригласил Анижу, чтобы и та посмотрела и высказала своё мнение.

— Как это не спасёте?! — заорал солдат с перебитым бедром из которого торчала кость. — Вы шо, охренели? Я как жить-то потом буду?! Коновалы! Отойдите от меня! Уберите их! Дайте других! Бра-а-атцы! Караул! Калечут! Убивают!