Квартирный вопрос (сборник) - Страница 23

Нет, это были не звезды: за раскрытым окном шел снег — ровный, строго вертикальный, — напоминая, что в этом мире без ветра хаотично двигаться можем только мы — сумасшедшие частички безумного дождя.

— Наденька, успокойся…

— Сам успокойся! Сначала он говорит, что пришельцев нет. Ладно! Потом говорит, что нас закинуло на миллионы лет вперед. Ладно! Потом — что мы одни…

— Да почему одни? — вяло удивился Иван Фёдорович.

— Пойдем отсюда! Слышишь, пойдем отсюда немедленно! К чёрту ваши гипотезы, к чёрту ваши знания! Я хочу домой, хочу к людям — чтобы толпа, чтобы душно от тел, чтобы толкали и наступали на ноги, чтобы ругали… Я не выдержу этой пустыни, Толенька, я не выдержу!

Я не успел, а учитель — с его-то ногами — даже не попытался. Он просто отшатнулся, давая дорогу Надежде. Дверь не ударила — прошуршала дерматиновым валиком по полу.

— Мне надо ее догнать. Извините… — и тут я вспомнил его последние слова.

Этот учитель, он же действительно нам не удивился, как будто ждал!

— Вы что, кого-то видели? Кроме нас?

— Ну, видите ли… Да, вчера, одного индивида. Я окликнул его, бросился — ну, если это выражение применимо ко мне — навстречу, а он бросился от меня. Ему мешала сумка, и он ее бросил. Там было несколько сотовых и… как вы их называете?.. «дивидишников». Такой вот индивид. Ну что вы так на меня смотрите? Где вы видели, чтобы дождь состоял из трех капель? Я думаю, что сейчас в городе находится человек сто-двести, не меньше… Эй, куда вы?!..

Он никуда не уйдет. Он никуда не денется из своей узкой квартиры, набитой знаниями, как обойма патронами. Он будет смотреть на звезды, и строить гипотезы, и пить как бы горячий чай, который, наверное, и не чай, и будет как бы не чувствовать жара, потому что уже не может чувствовать. Так же как, собственно, и я, потому что на этот раз нас собрали из чего-то другого. Настолько другого, что мы чувствуем лишь по привычке и лишь по привычке дышим, потому что то, что окружает нас, — совсем не воздух, точно не воздух…

И то, что сыпалось сейчас с неба, было не снегом, а чем-то иным — быть может, частичками застывшего газа. Сероватые снежинки летели теперь густо и торопливо, словно спешили выкрасить город и приравнять его к миру за границей тумана. Снежинки заполняли небосвод, мешались со звездами и закрывали их; и всё равно я знал, что они горят надо мной, над городом и над землей — чужие, совершенно чужие звезды.

Но я не смотрел на небо. И то, что я делал сейчас, не было привычкой и не было тем атавизмом, с которым нужно расстаться. Я искал Надю. Она была где-то здесь, в темном городе, на пустых улицах, где осторожными призраками не нашей, чужой жизни ползли бесшумные твари… Мне надо было найти ее, и защитить, и сказать, что еще не всё потеряно.

Пусть учитель — умный человек, и пусть всё, что он сказал, — правда, но он всё равно не прав. Мы не дождь из лягушек и не сон из мертвого прошлого. Я скажу ей это, потому что очень важно знать, что ты не игрушка, которую лишь на миг непонятно зачем вынули из коробки. Наверное, и сыну я когда-нибудь скажу то же самое. И еще скажу Наде, что ближайшие дни нам придется провести на крыше пятнадцатиэтажки — той, что на трех холмах, за вокзалом, — потому что это самая высокая точка города, и если разжигать сигнальный костер, то только там.

Всю ночь Владу снился сон — длинный-предлинный, бесконечный сон на производственные темы.

Сон был настолько реалистичен, что Влад даже некоторое время сомневался — а спит ли он. Очередная смена обстановки полностью развеяла его сомнения.

Перед лицом Влада ритмично раскачивались две прекрасные острые груди с торчащими сосками, принадлежавшие очаровательной Зиночке Савельевой из приемной Генерального. В реале Зиночка, несмотря на свою репутацию девушки смелой в желаниях и раскрепощенной в поступках, ни за что не оседлала бы Влада, разложив его на бескрайнем столе в зале совещаний… и уж точно не стала бы делать этого в присутствии Большого Совета в полном составе. Всё это Влад совершенно четко во сне осознавал, а потому снящаяся ему собственная эрекция оставалась железобетонной, несмотря на неодобрительные взгляды старших товарищей, которые он склонен был расценивать как завистливые — что тоже низводило всё происходящее до ранга грез.

— Введение на рынок новой модели не за горами. Основные работы закончены, остается тонкая шлифовка матрицы, устранение мелких программных багов и завершающий этап тестирования модели на жизнестойкость. Из графика не выбиваемся, конкуренты на пятки не наступают, сегмент рынка предварительно проплачен и всё еще свободен, — молвил толстый Приходько из Отдела Рационализации, не отрывая взгляда близоруких глаз от цветных диаграмм на голоэкране, переливающемся туманным шаром приблизительно там, где упругие бедра Зиночки смыкались с Владовым рыхловатым брюшком. — Вероятная и прогнозируемая аналитиками отдела задержка возможна лишь по вине сотрудников Тест-лаборатории Адаптивности, — тут Приходько отвлекся от колеблющегося вверх-вниз экрана и выразительно посмотрел на Влада. — А конкретно — по вине сами знаете кого!

— А чего сразу я?! — в лучших традициях архетипичного двоечника и лоботряса возмутился Влад, ничуть во сне не смущенный отсутствием брюк, не говоря уже о томно постанывающей красотке.

— Не тем делом занят! — пророкотал сидящий напротив Приходько монументальный, под стать фамилии, Глыба из Отдела Внедрения, окатывая Влада волной презрения из-под кустистых бровей. Широкая ладонь его меж тем покровительственно похлопывала раскачивающуюся Зиночку чуть пониже спины. — Рынок не ждет, а у нас кроме опытной партии недоделанных инвалидов — да, я про демонстрационные образцы! — Потребителя заинтересовывать нечем!

— Так уж и нечем! — теперь Влад, оскорбленный в лучших чувствах, возмутился по-настоящему. — Эти, как вы их называете, «инвалиды» давно уже не по зубам основным нашим конкурентам по группе! И бюджет-серия «Нокигуччи», и вся линейка моделей «Самсусанга» по базовым показателям адаптивности до нашей новинки не дотягивают в принципе! У нас подготовлена финальная серия тестов, которую мы начинаем завтра…

— Знаем мы ваши тесты! — взвился над столом, нависая над Владом, щупленький и серый, похожий на мышонка, Рубако из Службы Продаж.

Ноздри его остренького носа раздувались от негодования, и Владу из его положения отчетливо были видны волоски в ноздрях и снующая между ними гигиеническая наномелочь. Зрелище было не из приятных. Речи, впрочем, тоже.

— Устроит опять из научного эксперимента тараканьи бега или блошиный цирк, понимаешь!

— Скорее уж петушиные бои, — попробовал отшутиться Влад, ибо слышать подобное ему было не впервой и некорректные мнения людей непосвященных о своей работе он давно уже научился пропускать мимо ушей с милой улыбкой.

Рубако, явно усмотрев во Владовом высказывании намек на свои сексуальные пристрастия — чего, собственно, Влад и добивался, — надулся было от гнева и покраснел, готовясь разразиться новой тирадой, но тут в бой вступил главный калибр.

— Разобраться и наказать! — прогремел дальний конец необъятного стола голосом Генерального; но испугаться Влад не успел, потому что в этот момент прекрасная Зиночка, издававшая без отрыва от плавного покачивания лишь тихие звуки страсти, предвещавшие скорый маленький личный конец света, значительно прибавила громкости своей вокальной партии. При этом потеряла цветность и контраст, а потом и вовсе вся пошла рябью, словно картинка на экране скверно настроенного древнего ЭЛТ-телевизора, которые Влад еще успел застать в малолетстве.

— Не оставайся одинок, знакомым соверши звонок! — запела вдруг Зиночка на несколько голосов сразу под жизнерадостный до идиотизма мотивчик, и Влад почувствовал, как затрепетали его веки в предчувствии скорого пробуждения. — Пусть не скучают малыши, им сообщенье напиши!

И в волнах звонкого детского смеха очаровательное видение истаяло в ничто, а вместе с ним истаяла и одна важная часть Владова организма, что немало озадачило не только его самого, но и рассерженных коллег, тупо уставившихся на сделавшийся кукольно-гладким низ живота главы Тест-лаборатории. Однако вдоволь насладиться своим новым сомнительным статусом скопца и выражениями лиц членов Большого Совета, явно мучимых комплексом кастрации, Владу не удалось. С вполне оформленной мыслью: «Ничего себе наказание!» — он низвергся в реальный мир.