Квадратное письмо (СИ) - Страница 9

Был еще... - вернее, какой там "был"! - просто ухаживал за ней, пару лет назад, - рыженький нежно-веснущатый юный широкоплечий шотландец ("горец", как в шутку Агнес его называла), с чересчур, правда, толстоватым, на взгляд Агнес, задом, - менеджер, проводивший ремонтные работы и присылавший ей (с феноменальной чуткостью и предусмотрительностью) рабочих, наладив, за несколько дней, все неработавшие краны, освежив безароматной краской магнолийные и лилейные стены в квартире. И Агнес было со смехом подумала: "зачем людям нужны мужья? нужен просто хороший набор слесарей, декораторов и карпентеров". Ухаживания этого самого горца, однако, на беду его, проявлялись архитектурно-интерьерным образом: зайдя к ней под уважительным предлогом (что-то нужно было проверить в кухне - в момент, как раз, когда Агнес работала), он заискивающее спросил, "можно ли ему прибраться на полочке в ее кухне", - и Агнес, с истеричным смешком, с ним распрощалась - и больше не захотела его видеть никогда в жизни.

Но Чарльз, Чарльз... Я не верю, что Чарльз может хоть на йоту в интеллектуальной поступи оступиться... Человек, высидевший за компьютером за последний год не многим меньше часов, чем я... Человек, работавший без устали, без сна! Не может всё это быть случайным... Я буду последней идиоткой, если не расслышу такого явного намека - этой странной симметрии наших квартир, жизней... Агнес проходила стеклянную стену бара в сквере у метро и видела две скандинавские пары - друг напротив друга - за одним столиком, нос в нос: белобрысых, крепко сбитых двух до кошмара одинаковых парней, коротко остриженных, со спиралевидным вьюнком волос на затылке, - и двух до ужаса одинаковых бесцветных, стройных, худых, спортивного склада девушек с соломой волос, сжатой в копну. И снова Агнес становилось вдруг отчего-то тошно: "Зоологическое, стыдное... Это всё равно как выбирать себе пару в зоопарке!"

Агнес, всеми этими странными размышлениями и нестроением чувств, выбита оказалась из настоящей своей жизни до такой крайней степени, что когда прозвонилась, встряв в случайную брешь на минуту включенную телефона, университетская подружка ("Ну сколько можно, как тебе не стыдно, сколько мы все тебя не видели?!"), - Агнес, как зачарованная (всё равно уже всё делаю не так, как надо), безвольно согласилась встретиться. В японском ресторанчике в Сити ждали ее не одна университетская подружка, а аж две. Обе бойко, с энтузиазмом рассказывали, что за годы, которые Агнес сидела в научном затворничестве, каждая из них успела сделать по аборту - а недавно, вот в этом году - представляешь! - почти одновременно! - расстались со своими последними в очереди бойфрэндами - и за это надо выпить! - кричала вторая. Агнес вернулась со встречи как отравленная, чуть не слегла, назавтра затемпературила, да и вправду почувствовала симптомы отравления (прямо как Флобер, после того, как написал знаменитую мышьяковую сцену с мадам Бовари), - волевым, однако, усилием приказала себе об ужасе, об этом танце призраков, забыть, прочистила желудок и душу - и даже попыталась себя усадить за работу (может быть, задернуть мне теперь жалюзи? среди бела дня?) - и не смогла.

Агнес прекрасно осознавала, что происходит: время, ее личное, вечное, вневременное время, в котором она жила, вот уже так долго, отречась ради работы от всего, вечное время, которое было герметично ради нее закупорено, вольготно и привольно позволяя ей в нем путешествовать и творить, - вдруг, по ее вине, дало течь, - и в жизнь ее врывалось, клочьями, время внешнее, кошмарное, внешнеисторическое - ежедневным прибоем приносило вдруг, и швыряло в лицо, ненужных, страшных людей. В том числе - и людей из прошлого. В раздризганных чувствах, не зная, как залатать брешь, восстановить герметизацию... Вернее, зная, прекрасно зная, что дело в Чарльзе, в уловке израненных чувств, бывших не готовых к защите, в эйфории законченной работы, в этих дурацких строительных лесах, в этой мертвой птице, в идиотском его исчезновении, - примитивнейший событийный соблазн, и надо просто собрать всю волю и выкинуть это из жизни... Невозможно же уже не только работать, но и дышать!

Чарльз, Чарльз, мне нужно тебя увидеть, мне нужно поговорить с тобой - просто вместе кофе вот тут вот - у метро, в кафе. Всё прояснится по первым звукам. Бред, марево соблазна - или судьба. Но как, как подать тебе знак? Плакат, тушью - в окне - встречаемся через четверть часа?

Чувствуя, что на весах лежит слишком многое (цинично говоря - недовычитанная правка монографии), Агнес решилась намеренно (и поскорее!) искать с Чарльзом встречи. Двор... Нет, не двор - сад, двор, переулок - всё вместе (нарезка заборами разграниченных буйно заросших садов - узких и коротких, доступ в которые был только у жильцов наземного этажа ее дома; а в центре, параллельно домам - узкая, даже не заасфальтированная дорожка, переулочек, который соседи использовали как гараж под открытым небом; а дальше - такие же маленькие сады, с пальмами и горизонтальными кипарисами, принадлежащие Чарльзовым уже нижним соседям) - словом, пространство, разделявшее их дома, было домами этими замкнуто с фронтов наглухо - а с боков запечатано еще и другими домами, покороче, а также высокими, выше человеческого роста, каменными заборами (с запирающимися лазейками для машин по центру), - и в этом была главная проблема. Неназойливо пройтись под окном у Чарльза никакой возможности не было - поскольку физически отсутствовал для этого променад. Можно было, в конце концов, как бы невзначай прогуляться у его подъезда с фронтальной здания стороны (противоположной той, которую она видела из окна) - но здание его было настолько затейливо по форме надстраивающихся, друг за другом, как подъезды, частиц и сегментов, настолько длинно, - что рассчитать, где именно Чарльзов подъезд, - можно было бы, вероятно, только с какой-нибудь гигантской линейкой в руках. И вообще, что за чушь... Что я задумала?!... Как угадать, когда он выходит из дому? И главное - зачем? Зачем?!

Агнес испуганно и, одновременно, с взведенными нервами, обходила свой же собственный квартал - вдруг превратившийся в какой-то непреступный лабиринт: слева, после торца ее здания (в котором какие-то идиоты век назад заложили несколько окон кирпичной кладкой), цвел, как и в палисаднике, белый шиповник, но крайне мелкий, - но только здесь он не подстригался, а попирал все законы британского садового искусства - вымахал выше каменного забора, был метра три высотой. Дальше - вместо забора - перпендикулярный дом, в торце которого кто-то недавно, не выдержав глупой слепоты заложенного кирпичами окна, проделал стрельчатое окно - высокое, узкое, как бойница - и со вспрыгивающим сводом кверху. Затем - блаженная тень гигантской, высоченной, на панель и мостовую кроновой сенью раскидывающейся, хоть и не слишком крупнолистой, а зато густейшей липы - тоже противозаконной: как-то раз приехали рабочие, саранча-кокни, с приказом мэра, с альпинистским снаряжением, и хотели было залезть на липу с бензопилами "спилить все выступающие за забор ветви для безопасности прохожих и движения" - но местные эти самые прохожие, а также жители обоих домов живо пообещали самим этим рабочим поотпиливать всё что торчит - если они дотронуться хоть до веточки. И липу спасли. А после - шли сплошняком кубы жутко гладко подстриженных, с темно-зеленым лоском, очень высоких, и густых, почти взглядо-непроницаемых кустов бирючины - бррр, обдало веселыми ледяными брызгами поливалки! Агнес чуть приблизила глаза к кустарнику - и рассмотрела, сквозь зелень, женщину в зеленом, по ту сторону, - рядом с оранжевыми квадратными, неудобными на взгляд, летними стульями-шезлонгами, - со шлангом, увлажняющую свой садик, а заодно, через брешь в кустарнике, - еще и прохожих.