Квадратное письмо (СИ) - Страница 6

Апрельские утра, тем временем, делались все более теплыми: курортными, томными, дымными, банными. Солнце, когда появлялось за цапельно-пепельной взбитой мутью, - виделось как на перевернутом донышке телескопа: настолько крошечное! - можно было его (когда утром заваливалась спать до полудня после ночи работы) прикрыть кончиком мизинца. Крошечный, неправильной, посекундно меняющейся формы кругловатый кусочек расплавленной золотой платины.

За компьютером, уже после каких-нибудь пяти часов неотрывной работы, спина болела невероятно! Работа, трехлетняя упорная работа-борьба, которую Агнес вытащила, дотащила на своем хребту уже почти до финиша, до вершины, - давала теперь этому хребту знать о всей тяжести пройденного, в крутую гору, пути. И дело было даже не в неудобной позе за компьютером - а в том, что позу неудобную эту (сгорбившись, перекрутившись - и нога на ногу, избоченясь - чтоб можно было одновременно дотянуться и до горы нужных материалов слева от лэптопа, и делать собственные заметки гелиевой ручкой справа от лэптопа - и, совершенно одновременно - впечатывать собственную быструю дактилоскопию в компьютер, по центру), неудобную позу эту Агнес не замечала - в течение нескольких часов - до той самой секунды, когда боль становилась уже просто неимоверной, - и, очнувшись, Агнес ощущала, что все тело занемело, - и, глядя на печатные материалы с текстом от профессора Цолина (из академии маленького города с фонетически интересным и сложным, зубным названием Ostrozhskaya), Агнес вдруг явственно видела, как листок бумаги начинает подмигивать, выключаться, перезагружаться - и загружать антивирусы.

В воздухе рассыпАли мелочь, серебряные монеты - мелочь, мелочь, такую мелочь, что не разобрать было год чеканки! А иногда, сразу после полудня, начинались вместо этого наоборот биржевые махинации, спекуляции - цену дню нагло завышали как могли - и из серебра день делался вдруг золотым. И Агнес, расправив хрустящие исхудавшие плечи, шла на улицу - ловить и считывать в солнечных (игривых быстрых веснушек через край наполненных) просохших переулках кашляющие звуки, ушами и подошвами: шумные, смычные, лабиальные, фрикативные, латеральные, велярные, увулярные, фарингальные, ларингальные - все, конечно же, консонантные.

Дойдя до реки, Агнес заходила в маленькое плавучее кафе с прозрачными стенами (тоже насквозь лучами солнечных отражений наполненное). Сидя в удивительном этом кафе на волнах - как будто без стен - как будто стены из солнца и воздуха! - воображала Агнес (милостиво трансформируя реальность, как бы преломляя реальность на коэффициент будущего - глядя на простых выпивох и обжор за столиками рядом), что сидит уже в каком-то здании на небесах (как будет, будет же однажды ведь сидеть!) в компании удивительных, чутких, тонких (и безгрешных!) знатоков арамита - и беседует с ними (как будет, будет же ведь однажды непременно беседовать!). И вдруг становилось безумно жалко тратить земное время хоть на что-то, кроме подготовки к небесным этим разговорам и встречам, - перед небесными знатоками арамита ох как не хотелось ударить в грязь лицом! - и Агнес, расслабившись было, вплыв было в укачливую житейскую прелесть парадоксально золотого плёса зелёно-грязной Темзы, веселых сытных голосов вокруг и прелестных же тройных пинг-понговых отражений солнца, волн, невидимых стекол и (увы!) - пива на соседском столике, - вскакивала и бежала домой, доделывать главу.

А однажды даже увидела сон, удивительный, солнечный сон - нет, сном, пожалуй, видение это кощунственно было бы назвать! Откровение, дар. Заснув вдруг как-то на полчасика в полдень, после двух дней непрерывной работы, оказалась Агнес перенесена в удивительное, неизвестное, незнакомое, невиданное (но всегда так чутко предчувствуемое!) запредельное пространство: конечно же - за рабочий стол! Но вот где находился письменный этот стол! Вокруг, вокруг - было... Агнес начала с нежным улыбчивым любопытством осматриваться (чёткая, ни на секунду не оставлявшая ее наблюдательная и аналитичная трезвость сознания - были залогом реальности происходящего!) - вокруг были стены - но какие-то легкие, незамурованные стены - и даже не достроенные до конца - низенькие, и в восьмушку, максимум, ширины, с красиво и ассиметрично скругленными краями - ни одного угла - выгородки, как будто театральный намек на стены, скорей, чем защита. И, то, как прекрасно себя Агнес там, в удивительном, личном этом помещении чувствовала, свидетельствовало о том, что защищаться там и вправду не от кого. А вокруг, вокруг - о, это было самое прекрасное и неописуемое земными словами, земными понятиями. Дело в том, что комната эта, вместе с письменным столом, вместе с самой Агнес - легчайше висела в воздухе ни на чём. А вокруг, вокруг! Вокруг, сколько хватало глаз (а хватало их, вдруг, в секунду отдохнувших, избавившихся вдруг внезапно от всякой компьютерной усталости, - до горизонта), - вокруг был... воздух? свет? светящийся чистый свежий воздух - и впереди, и внизу (под комнатой). Эфир - сказала бы она - если бы слово не казалось ей чересчур выспренным. Нет, коврик в комнате был - и даже покоился на полу - но пол сам с удивительной уверенностью и прочностью покоился на воздухе! И внизу - внизу было то же самое - голубоватый, свежайший, чистейший, светящийся дневной воздух! И сколько хватало глаз - назад - и вправо, и влево - было то же самое. Вверху, над ней - разумеется, тоже! - никакого потолка! Солнца нигде видно не было - но мягкий дневной радостный свет как бы был растворен во всём воздухе равномерно. Агнес села за рабочий стол - и выдвинула (справа) второй сверху ящичек - и вынула оттуда бумаги. Встала, положила кипу бумаг на стол, стала их перебирать - и поняла, что здесь, в этом ящичке - всё, что относится к ее периоду жизни с Эндрю. Среди бумаг она увидела ту, что относилась к злосчастному дню, только в начале знакомства с Эндрю, когда она была опоена влюбленностью и, по молодости лет, не в состоянии даже была всерьез понять, какую боль причиняет этим его жене (заочно? незнаемо? тайком? прекрасно... нож в спину в темноте - незнакомой ей женщине, быть может задыхающейся там, где-то, от телепатических приступов прозрения!). В тот день Агнес казалось, что ее жизнь погибнет, если она не будет вместе с Эндрю. Теперь, повертев в руках листок, Агнес вдруг как-то внутренним наитием увидела, что адюльтер с Эндрю, наоборот, едва не убил ее, едва не убил ее душу, ее научный дар. Всё поняв - вздохнула - и убрала всю кипу бумаг обратно в ящик. А уж, задвинув ящик, и сев опять за работу (всё никак не надивясь - то и дело разглядывая с улыбкой красивый светлый воздух вокруг, эту светящуюся радостную воздушно-солнечную чуть-чуть голубоватую взвесь, во всех направлениях, - на которой было так надежно!), Агнес и вовсе почувствовала удивительную легкость: "вот, проблема, которая меня мучила - исчезла. Так же и все новые сегодняшние проблемы, - кто знает, что там еще лежит в ящиках! - всё это ерунда, по сравнению с вот этим чудом вокруг!" - и немедленно проснулась - свежая, бодрая, хотя "проспала" всего несколько минут, - и с удивленной благодарностью счастливо рассмеялась: "Так вот, значит, как будет выглядеть моё рабочее место в Вечности!"

Но бывали и другие дни: мерзкая серятина! - которых, казалось, не переплыть, не перебороть: на небе никакого солнца вообще - ни золотого, ни платинного, ни даже серебряного, ни большого, ни даже крошечного, - одна ртуть, муть. И небо ввинчивает тебя как будто в землю - как будто на голову тебе бросает гигантский серебряный поднос и оттаптывается на нем, с малоприятным звуком. И все никак не разродится дождем - а когда, наконец, дождь начинается - то не настоящий дождь - а так, издёвка, гнусная шутка: как-то подплёвывается - просто чтобы еще больше изгадить настроение! Звонили в дверь из газовой компании и грозили вывезти имущество (флэш-карту хотя бы, мне, надеюсь, оставят, недоумки), если она немедленно же не заплатит квартальный счет.