Куриный бульон для души: 101 история о животных (сборник) - Страница 14

– Мы не станем усыплять Мохо!

Они быстро и молча оплатили счет и бережно перенесли своего старого пса в машину, ни разу не оглянувшись.

Несколько недель от них ничего не было слышно, но однажды они снова объявились у нас. Мохо исхудал. Он очень болен, сказали его хозяева, и стал беспокойным. Когда я провожала Мохо в процедурную на инфузионную терапию, щуплая фигурка Марка преградила мне дорогу.

– Я должен пойти вместе с ним – я ему нужен, – твердо сказал мальчик.

Я не знала, как Марк перенесет вид игл и крови, но, похоже, спорить не было смысла. И действительно, Марк стерпел все это так, словно уже миллион раз видел подобное прежде.

– О, ты такой храбрец, Мохо, – тихонько говорил Марк, когда катетер скользнул в вену пса. Нам редко попадался более охотно сотрудничающий пациент. Мохо лишь чуть шевельнул головой во время неприятных процедур, словно просто желая напомнить нам, что он еще здесь. Казалось, он подпитывался силой, исходящей от маленькой белокожей руки, которая постоянно двигалась по его косматой шее, утешающе гладя ее.

Так и повелось. Мы стабилизировали Мохо, он возвращался домой, ему опять становилось плохо, и они вновь приезжали к нам. Марк всякий раз был рядом, задавая вопросы и напоминая, чтобы мы были осторожны, но в основном просто подбадривал и утешал своего старого приятеля.

Меня беспокоило то, что Марку будет слишком трудно присутствовать при всех этих процедурах, но любой намек на то, что ему лучше подождать снаружи, наотрез отвергался. Он нужен Мохо!

Однажды я обратилась к матери Марка, когда мальчик и пес были в другой комнате.

– Вы знаете, что состояние Мохо ухудшается. Вы подумали еще раз о том, насколько далеко готовы пойти в лечении? Мне кажется, Марку действительно трудно все это дается.

Мать Марка на мгновение замешкалась, а потом подалась вперед и заговорила тихим взволнованным голосом:

– Мохо появился у нас, еще когда Марк был младенцем. Они выросли вместе, и Марк любит его сверх всякой меры. Но это еще не все.

Она глубоко вдохнула и на мгновение отвела глаза.

– Два года назад Марку диагностировали лейкемию. Он борется с ней, и врачи говорят, что у него есть неплохой шанс полностью выздороветь. Но он никогда не говорит о своей болезни. Он ходит на анализы и сеансы лечения так, словно это происходит с кем-то другим, словно это понарошку, не на самом деле. Но по поводу болезни Мохо он в состоянии задавать вопросы. Это важно для Марка, так что, пока он этого хочет, мы будем бороться за Мохо.

В следующие несколько недель мы часто виделись с этой тихой троицей. Резкие вопросы и замечания Марка, когда-то слегка раздражавшие нас, теперь обрели новый смысл, и мы подробно поясняли каждую процедуру по мере прохождения. Мы и сами гадали, сколько сможет продержаться Мохо. Более терпеливого и добродушного пациента нам редко приходилось видеть, но теперь лабрадор ужасно исхудал и ослаб. Всех нас, сотрудников клиники, очень тревожил вопрос о том, как Марк справится с неизбежным.

Наконец настал день, когда Мохо потерял сознание еще до назначенного приема. Была суббота, когда они привезли его, и в приемной скопилась большая очередь. Мы занесли Мохо в заднюю комнату и устроили его на толстых одеялах. Марк, как обычно, был рядом. Я ушла за необходимыми принадлежностями, а когда спустя пару минут вернулась в комнату, потрясенно увидела, что Марк стоит у окна, засунув сжатые кулаки в подмышки, и по лицу его струятся слезы. Я бесшумно выскользнула из комнаты, не желая беспокоить его. Он вплоть до этого момента был таким мужественным! Позднее, когда мы вернулись, он стоял на коленях, снова с сухими глазами, рядом с Мохо. Его мама села рядом с мальчиком и обняла его за плечи.

– Ну, как вы, ребята? – тихо спросила она.

– Мам, – проговорил он, проигнорировав ее вопрос, – Мохо умирает, да?

– Ох, милый… – Ее голос прервался, и Марк продолжал, словно она ничего не сказала:

– Я имею в виду, все эти жидкости и таблетки, они просто больше ему не помогут, верно? – Он взглянул на нас, ища подтверждения. – Тогда я думаю… – Он шумно сглотнул. – Я думаю, нам следует уложить его спать.

Верный себе, Марк оставался с Мохо до самого конца. Он задавал вопросы, чтобы удостовериться, что так действительно лучше для Мохо и что его старому другу не будет ни больно, ни страшно. Снова и снова гладил он лоснящуюся голову пса, пока она не опустилась на его колено в последний раз. Когда Марк почувствовал, что последний вздох покинул исхудавшие ребра Мохо, и увидел, как свет тускнеет в добрых карих собачьих глазах, он, казалось, забыл обо всех нас. Не скрывая слез, он склонился над неподвижным телом Мохо и медленно стянул с себя кепку. Вздрогнув, я распознала эффекты химиотерапии, создававшие резкий и грубый контраст с юным лицом. Мы оставили мальчика наедине с его скорбью.

Марк ни разу ничего не говорил о собственной болезни и о своих чувствах в связи с трагедией Мохо, но когда через несколько месяцев его мама позвонила, чтобы задать пару вопросов по поводу щенка, которого подумывала купить, я спросила ее, как дела у мальчика.

– Вы знаете, – сказала она, – это было ужасное время для него, но после смерти Мохо Марк начал говорить о собственном состоянии, задавать вопросы и пытаться больше узнать о своей болезни. Думаю, то, что он возился с Мохо, когда пес так сильно болел, придало Марку сил бороться за себя и мужества, чтобы смотреть в лицо собственной боли.

Я всегда считала, что Марк мужественно держался ради Мохо, но когда вспоминаю эти спокойные, доверчивые глаза и тихонько виляющий хвост, который никогда не останавливался, как бы скверно пес себя ни чувствовал, думаю, что, возможно, это Мохо держался мужественно ради Марка.

Однажды утром, лежа в постели, я наблюдала, как воробьи клюют корм в кормушке за моим окном, потом расправляют крылышки и улетают. Пораженная рассеянным склерозом, болезнью, которая повреждает мышечный контроль, я была едва в состоянии приподнять голову. Как жаль, что не могу улететь вместе с вами, печально думала я. В какие-то тридцать девять лет мне казалось, что все радости жизни ушли от меня безвозвратно.

Я всегда любила свежий воздух. Мой муж Дэн и я обожали подолгу гулять возле нашего дома в Колорадо-Спрингс. Но после двадцати пяти лет у меня начали болеть суставы после наших походов. Я думала, что дело в перетруженных мышцах.

Материнство – мечта, осуществившаяся после того, как мы удочерили 11-летнюю Дженни и 13-летнюю Беки, – наполнило меня ликованием. Но как бы мне ни хотелось быть прекрасной мамой, после работы – я была рекреационным терапевтом – просто валилась на диван, слишком усталая, чтобы помогать девочкам делать уроки. Я полагала, дело просто в постоянном переутомлении из-за того, что совмещаю работу с обязанностями мамы.

Потом однажды утром я попыталась потянуться за кофейником – и не смогла: моя рука онемела. Что происходит? – думала я в тревоге. Один врач прописал мне обезболивающее от бурсита. Другой диагностировал тендинит.

Потом однажды, когда я гуляла с дочерьми, у меня подкосились ноги.

– Мама, что с тобой творится? – спросила перепуганная Беки, которой было в то время уже семнадцать лет.

– Должно быть, жутко устала, – пошутила я, не желая расстраивать девочек, но сама была глубоко обеспокоена. По настоянию Дэна я пошла к неврологу.

– У вас рассеянный склероз, – сказал он мне.

Единственное, что я знала об этой болезни, был услышанный где-то слоган: «РС – болезнь молодых взрослых». Пожалуйста, только не это! – с му́кой подумала я и, смаргивая слезы, спросила:

– Насколько он может прогрессировать?

– Никто не знает этого наверняка, – мягко ответил он. – Но со временем вам может понадобиться кресло-коляска.

Хотя Дэн пытался меня утешить, в ту ночь я лежала без сна. Как я буду теперь заботиться о себе и семье?